Ванья, вот, возьми домой. И можешь поделиться с Хейди, если хочешь.
Не хочу, ответила Ванья и прижала пакет к груди.
Спасибо, сказал я. Всем пока!
Стелла обернулась и посмотрела на нас.
Ванья, ты уходишь? Почему?
До свидания, Стелла, сказал я. Спасибо, что позвала нас на свой праздник.
Я повернулся и пошел. Вниз по темной лестнице, через первый этаж и на улицу. Голоса, крики, шаги и тарахтение моторов беспрерывно отдавались между стен домов, то громче, то глуше. Ванья обхватила меня руками за шею и положила голову мне на плечо. Она так никогда не делает. Это Хейдина привычка. Мимо проехало такси с включенным огоньком на крыше. Прошла пара с коляской: женщина совсем молодая, лет двадцати, замотанная в платок. И кожа на лице грубая, заметил я, когда мы с ними поравнялись, как будто она слишком толстый слой пудры положила. Он старше ее, моего примерно возраста, и озирается беспокойно. Коляска у них той смешной конструкции, когда люлька с ребенком стоит на тоненьких, похожих на стебельки, трубках, приделанных к колесам. Навстречу нам шла ватага пацанов лет пятнадцати-шестнадцати. Черные, зачесанные назад волосы, черные кожаные куртки, черные брюки и на двоих по крайней мере кроссовки «Пума» с эмблемой на мыске, мне они всегда казались идиотскими. На шее золотые цепочки, движения рук неуклюжие, неловкие.
Туфли!
Вот черт, они остались наверху.
Я остановился.
Оставить их там лежать?
Нет, это глупость, мы ведь не успели даже отойти от подъезда.
Нам надо вернуться, сказал я, мы забыли твои золотые туфли.
Она выпрямилась.
Я их больше не хочу.
Знаю, кивнул я. Но мы не можем просто бросить их там. Мы отнесем их домой, а там они будут не твои.
Я бодро поднялся обратно, спустил с рук Ванью, открыл дверь, сделал шаг в квартиру и взял туфли, не глядя вглубь квартиры, но одного все же не избежал: выпрямившись, я встретился взглядом с Беньямином, он сидел на полу в белой рубашке и одной рукой катал машинку.
Пока! сказал он и помахал другой рукой.
Я улыбнулся.
Пока, Беньямин, сказал я, прикрыл за собой дверь, взял Ванью на руки и снова пошел вниз. На улице было ясно и морозно, но весь наличный в городе свет, от фонарей, витрин и машин, собрался наверху и лежал на крышах домов сияющим куполом, непроницаемым для блеска звезд. Из всех небесных тел была видна одна лишь Луна, почти полная, висевшая над «Хилтоном». Пока я быстро шел по улице, Ванья обнимала меня за шею, и над нашими головами висело белое облако надышанного нами пара.
Или Хейди возьмет мои туфли, сказала она внезапно.
Когда она станет такая же большая, как ты, сказал я.
Хейди любит туфли, сказала она.
Да, согласился я.
Некоторое время мы шли молча. Перед «Сабвеем» рядом с супермаркетом стояла безумная седовласая старуха и пялилась в окно. Агрессивная, непредсказуемая, с тугим пучком седых волос, она зимой и летом ходит по району, всегда в одном и том же бежевом пальто, и обыкновенно сама с собой разговаривает.
А у меня будут гости на день рождения, папа? спросила Ванья.
Если ты захочешь.
Я хочу, сказала она. Я позову Хейди, тебя и маму.
Звучит хорошо, прекрасная компания, сказал я и перехватил ее другой рукой.
А знаешь, чего я хочу в подарок?
Нет.
Золотую рыбку, сказала она. Подарите?
Э-эм, заблеял я. Чтобы завести золотую рыбку, надо уметь ухаживать за ней. Кормить, менять воду. Мне кажется, человек должен быть постарше четырех лет.
Я умею кормить рыбок! И у Йиро уже есть. А он меньше меня.
Это правда, сказал я. Посмотрим. Главное в подарке на день рождения чтобы он был сюрпризом, в этом все дело.
Сюрпризом?
Я кивнул.
Дерьмо! сказала сумасшедшая, она была всего в нескольких метрах от нас. Дерьмище!
Уловив движение, она обернулась и посмотрела на меня. Ох, ну и злые же глаза.
Чего это ты за галоши тащишь? А? сказала она нам в спину. Папаша! Чего это у тебя за галоши? А ну-ка поговори со мной!
А потом громче:
Вы дерьмо! Дерьмо!
А что тетя сказала? спросила Ванья.
Ничего. Я крепко прижал ее к себе. Ты моя самая большая радость, Ванья. Знаешь это? Самая-самая большая.
Больше, чем Хейди?
Я улыбнулся.
Вы две самые большие радости, ты и Хейди. Одинаково большие.
Хейди больше, сказала она бесстрастным тоном, как будто это прописная истина.