Иду, иду, тут я.
Прямо лоб в лоб перед ней оказался тот самый распоря́дчик, что в кожанке.
Где ещё одна? жёстко, в упор спросил Авдотью.
Дак нету её тут. Уехала, то ли в Егоршину, то ли в Коптелову. Вроде, взамуж там кто-то её позвал Не отписа́ла ишшо.
Мать уверенно врала, защищая своих детей, а сама думала: «Понесу Богу ответ». Сызмале́тства привычка следить за своей совестью. Всяк Еремей про себя разумей. И в голову не приходило сравнить себя с теми, кто заявился к ним снова, как тать ночной, вовсе не думая ни про Бога, ни про ответ Ему.
На самом деле, когда товарищи заба́рзили в ворота, Авдотья с Александрой были на кухне. Дочь доставала из подпола банки и подавала матери. Авдотья крикнула дочери: «Сиди там!», живо сдёрнула с полатей внучат и отправила туда же. Только успела перекрестить их да сказать на прощанье: «Уходите с Богом!»
Когда повозка с выселенной семьёй тронулась от избы, Александра с робетёшками бежали уже вдоль речки к лесу. День там просидели, на бруснике да на воде из ключика. Как стемня́лось, прокрались к избе Симы Шелегиной. Пустили их, Алексию с Нюрой похлёбки дали. Александра токо чаем погрелась зачем лишнюю обузу людям делать? Сима рассказывала: «Видели, как в вашем добре нищета красуется? Я говорю: « Катю́шка, ты не зду́май чё-нибудь взять! Они идут в хорошем, да в чужом, а ты в худом, да в своём».
Беглецы переночевали, утром за́светло пошли в Борисово
* * *
Подво́ды тоскливо катились в сумерках. Пять телег с сидящими и лежащими в них людьми, тихими, придавленными и оглушёнными неслыханной, бесчеловечной бедой. Товарищи ехали по краям с двух сторон, верха́ми, все с оружием. Вторые сутки доходили, как выехали из Липиной, а по сю пор никто из арестованных не еда́л. Да и непонятно было, станут ли их кормить, или будут везти, пока все не перемрут. Останавливались вчерашной ночью, как уж вовсе стемня́лось, а как чуть просветлело, тронулись дальше. Дорога уже пошла незнакомая. Много поездил Илья Иванович, и в походы, и на я́рманки, а на этой дороге не бывал. Вот и привёл Бог.
По солнцу выходило, вроде, едут на восток и к северу. На третий день с утра раздали немного хлеба. Воду пили только на ночлегах, из ключика али из речки. Добавились ещё новые телеги с такими же выселенными людьми, и пока выстраивали обозы заново, тут пронеслось, что везут их в Тобольск. С Кротовыми ехали луговски́е муж с женой, молодые ещё, примерно Егору с Марией годки́. Женщины иногда тихонько начинали всхлипывать и причитать, и тогда охранники, замахиваясь на них, кричали:
Ма-алчать! Ехать тихо!
Марию то и дело мутило, остановиться было нельзя. Раз пришлось ей слезти с телеги и потом догонять под присмотром. Авдотья, догадавшись, что сноха в тяжести, неведомо откуда извлекла какую-то травку и велела ей понемногу жевать и держать во рту.
Я вечо́р, как остановились, приметила у дорожки, изловчилась, сорвала потихоньку. Да жалко, что один только кустик был. Помаленьку щипли́, надо́ле хватит. Дома бы сказа́лась может, я бы сумела взять с собой.
Думала успею ишшо
Так оно, кто же мог представить такое лихо? Всё думали успеть люди, каждый ладит жить, хлеб сеять, деток ро́стить. Илья Иванович за всё время не обронил ни словечка, да и семья не сколь много разговаривала об чём? Сторожа́ и́хние наоборот держались весело, смеялись, перекрикивались. Больше-то надсмеха́лись над теми, кого гнали теперь на незна́мо какую судьбу. Особенно, когда люди молились утром да вечером, и так, когда душа просит а она теперь криком кричала, как же без молитвы? Красные герои принимались гоготать:
Эй, дед, гляди, вон Боженька к тебе спускается!
Наверно, сало тебе несёт!
Ну что, когда Он вас спасёт? Скажите, когда ждать Его, мы ружья зарядим!
Илья Иванович думал о том, что вот так же, может, даже по этой же самой дороге, в тот же Тобольск везли его государя, и жену, и деток. И так же он со смирением принял участь свою, не противился палачам. А Сам Господь? Не так же ли был терзаем и оплёван теми, кто вчера ещё восхвалял Его, кого Он исцелял, наставлял, окормлял и Словом, и хлебами? И лишь молвил: «Не ве́дают, что творят».
И эти, безумные от развязанных рук, оттого что всё позволено бери, сколько унесёшь, бей, пока рука не устанет опомнятся ли они когда-нибудь? Не они, дак дети их, либо их дети. Сколько верёвочке ни виться, а конец будет. Разве понимают эти весёлые мо́лодцы, что делается их руками? Сказали: «Бейте!» они бьют. «Берите!» они берут. Не к плугу, не к мо́лоту силу молодецкую прикладывают к ружью да к пулемёту; не на материнских песнях возрастают на крови человеческой, братской. Верно сказано: родила корова телка́, да не облизала.