— А я тебе сто раз об этом говорил!
— Не паясничай.
— Ты тоже!
— Позволь мне закончить. Если верить медицине, по прошествии девяти лет, то есть к моменту этого торжественного завтрака, от прежней Шейлы Томпкинс, которая вступила в законный брак за час до полудня в воскресный день ровно девять лет назад, не осталось ни единой ресницы, ни поры, ни ямочки, ни родинки. Это две совершенно разные женщины. Одна связала себя узами брака с интересным мужчиной, у которого при чтении «Уолл стрит джорнэл» челюсть выдвигается вперед, как кассовый ящик. Другая вот уже целую минуту принадлежит себе — «Рожденная свободной» [46] . Вот так-то! Она стремительно поднялась из-за стола, не собираясь долее задерживаться.
— Постой! — Он плеснул себе еще кофе. — Ты куда?
На полпути к дверям она откликнулась:
— Я ненадолго. А может, надолго. Или навсегда.
— Рожденная свободной? Что ты несешь?! А ну, вернись. Сядь на место. — От этих интонаций львиного укротителя она слегка растерялась. — Черт возьми, я требую объяснений! Немедленно сядь. — Разве что на дорожку. — Она нехотя обернулась.
— Там видно будет. Садись!
Она вернулась к столу:
— Из еды ничего не осталось?
Он вскочил, подбежал к сервировочному столику, отрезал кусок омлета и швырнул ей на тарелку.
— Получай! Вижу, ты предпочитаешь говорить с набитым ртом.
Шейла поковыряла омлет вилкой.
— Ты понял, о чем я веду речь, Томазино?
— Черт побери! Мне казалось, ты счастлива!
— Не безумно.
— Безумие оставь для маньяков, которые дорвались до медового месяца.
— Ах да, так оно и было, — вспомнила Шейла.
— Одно дело — тогда, другое — сейчас. Я тебя внимательно слушаю.
— Это чувство не покидало меня целый год. Лежа в постели, я ощущала, как покалывает кожу, как открываются поры, словно микроскопические рты, как по телу сбегает пот, как сердце колотится там, где не ждешь: в горле, на запястьях, под коленками, в лодыжках. Я ощущала себя тающей восковой фигурой. После полуночи не решалась включить свет в ванной: боялась увидеть в зеркале чужое лицо.
— Ближе к делу! — Он бросил в чашку четыре куска сахара и выпил из блюдца расплескавшийся кофе. — Давай по существу!
— В ночные часы, да и потом, средь бела дня, мне казалось, что я попала в горячую летнюю грозу, которая смывает с меня старое естество, а под ним открывается совершенно новое. Обновляются одна за другой капельки лимфы, все до единого красные и белые кровяные тельца; все нервы, как струны, натягиваются заново. У меня другой костный мозг, другие волосы, даже новые отпечатки пальцев. Зря ты на меня так смотришь. Ну, допустим, отпечатки пальцев те же. Но все остальное — другое. Понимаешь? Вот и получается, что я — заново изваянное, заново расцвеченное творение рук Божьих. Он смерил ее уничтожающим взглядом:
— Я слышу бред воспаленного сознания. Я вижу кризис среднего возраста. Говори прямо. Ты решила подать на развод?
— Время покажет.
— Что оно тебе покажет? — закричал он.
— В данный момент я просто… ухожу.
— Интересно, куда же?
— Мало ли разных мест, — туманно ответила она, проделывая борозды в омлете.
— У тебя кто-то есть? — спросил он после паузы, сжимая в кулаках нож и вилку.
— Можно сказать, пока нет.
— И то слава Богу. — У него вырвался протяжный вздох облегчения. — Отправляйся к себе в комнату.
— Что-что? — прищурилась она.
— Всю неделю будешь сидеть дома. Ступай к себе. Телефон я отключу. Телевизор тоже. Кроме того…
Она поднялась из-за стола.
— Такое я выслушивала от отца, когда училась в школе!
— Не сомневаюсь! — Томас негромко рассмеялся. — Все. Марш наверх! Сегодня останешься без обеда, дрянная девчонка. А ужин найдешь за дверью, на тарелке.