В этом была изрядная доля правды.
Ничего себе! воскликнула Ева, погружаясь в чтение газетной статьи. Какой кошмар! Вот так приди к врачу и он тебя зарежет за твои же собственные деньги!
Причем немалые.
Она уже забыла и о новом наряде, который обтягивал ее соблазнительные формы, и о художнике Рубенсе, изображавшем на своих полотнах чувственную роскошь пышных женских тел.
Телефон звонит, сказала она, направляясь в гостиную с газетой в руках. Возьму трубку.
Приятный мужской голос попросил ее пригласить Смирнова.
Так всегда, пробормотала Ева. Если звонит мужчина, ему почему-то нужен Смирнов! Если звонит женщина, то же самое. Тебя! вздохнула она, подавая сыщику трубку. Клиент, наверное.
Вас Адамов беспокоит, после отрывистого приветствия нервно произнес мужчина. Лев Назарович. Ну, вы знаете!
Простите, не имею чести, возразил Всеслав.
Вы что, газет не читаете? Телевизор не смотрите? Ах, да мою фамилию открыто не указывают, опасаются судебных исков. А меня и так уже все узнали! Известность иногда превращается в проклятие!
Вы тот самый
Угадали. Я тот самый хирург-душегуб, зверски лишивший жизни собственную возлюбленную. Что, не будете теперь со мной разговаривать?
Отчего же? Виновным человека может назвать только суд.
Не надо лицемерить, умоляю вас! простонал Адамов. На меня в этом городе разве что ленивый пальцем не показывает. Москва была и осталась огромной деревней, где сплетни разносятся с быстротою молнии.
Чем могу быть полезен? поинтересовался Смирнов.
Вы ведь сыщик?
В некотором роде.
Ну, стало быть, вы мне и нужны! Телефон ваш я узнал от одной своей клиентки, она у меня дважды оперировалась впрочем, не важно. Вы ей помогли выпутаться из крайне щекотливой ситуации, и она порекомендовала обратиться именно к вам.
По какому поводу? Я не адвокат.
Я никого не убивал! сорвался на фальцет Адамов. Но полиция устанавливать истину, конечно же, не собирается. Даже если меня не арестуют, то я до конца дней не смогу отмыться от этой грязи! Вы понимаете? Мое доброе имя, карьера, репутация, семья все, все будет разрушено! Распутайте этот жуткий клубок я ничего не пожалею. У меня есть деньги!
Вы хотите нанять меня?
Да-да Да! Нанять простите! Я хочу нанять вас для расследования убийства моей сотрудницы. Бедная Лялечка! Возьметесь?
Кто такая Лялечка? спросил сыщик.
Лейла Садыкова медсестра, которую убили. Так вы беретесь?
Пока не знаю. Давайте встретимся, поговорим.
Хорошо. Можно было бы в столовой нашей клиники.
Нет, отказался Всеслав. Лучше на нейтральной территории. У вас есть машина?
Да.
Подъезжайте через час к бильярдной «Золотой шар». Я вас буду ждать в баре.
Адамов коротко поблагодарил и положил трубку.
Кто это был? спросила Ева. Голос заядлого сердцееда.
Адамов тот самый пластический хирург.
Ева поняла, что в театр ей сегодня придется идти одной. Может, оно и к лучшему.
Ты уезжаешь? А театр?! капризно надула она губки.
Это притворное недовольство не могло обмануть Смирнова. Он с детства терпеть не мог театр и все, с ним связанное, необходимость сидеть несколько часов кряду без движения, уставившись на сцену и делая вид, что громкие крики актеров, их ужимки и нелепые жесты производят какое-то впечатление. К тому же уснуть и, не дай бог, захрапеть, значило выдержать потом, в антракте или по дороге домой, длинную нелицеприятную возмущенную тираду Евы.
Всеслав любил Еву, собирался на ней жениться, хотя они уже несколько лет жили в гражданском браке, поэтому долго не решался откровенно высказать свое отношение к театру. Он запасся терпением, но Словом, Ева обо всем догадалась и перестала его мучить.
Ладно, сказала она. Придется признать, что ты не театрал. Твой культурный уровень оставляет желать лучшего, Смирнов! Однако, силой загонять тебя на спектакли не только бесполезно, но и оскорбительно для актеров.
Почему они так орут? пытался обосновать свою позицию Всеслав. А этот жуткий грим на их лицах напоминает боевую раскраску ирокезов!
Ева устала разубеждать его. Она смирилась. Иногда, редко, ей все же удавалось затащить Славку на какую-нибудь громкую премьеру, но его непрестанная зевота и едва скрываемая сонливость только портили ей праздничное настроение. Оживлялся сыщик в буфете и в гардеробе, предвкушая в первом случае развлечение от еды и шампанского, а во втором скорую возможность вырваться на свободу из постылых стен.