«Там ива на углу и солнечная прядь!..»
Там ива на углу и солнечная прядь!
Всё хорошо, мой друг, всё в неземном
порядке.
В который раз открыть свою тетрадь
и бросить семя слов на строчек грядки.
И этот навсегда желанный разговор
вновь повести с собой.
Не требовать ответа,
а просто бормотать нехитрый вздор,
нашёптанный тебе кончиной лета.
«Листья под ногами»
Листья под ногами
это листья,
осень, от которой не спасусь!
«Господи, прости!» и буду чист я?
Не загинет саламандра Русь?
Бегство, и вину, и многосутье
схороню в полуживой горсти.
Не было пути одно распутье.
Виноват я Господи, прости!
«Ты уходишь вперёд, ты уходишь»
Ты уходишь вперёд, ты уходишь
как молодость
сквозь расквашенный снег и в потёртый
туман
Не расправить лица, не заклеить
расколотость
нерасчётлив твой смех, бесполезен твой
поздний обман.
Я раскидан, растаян душой по сугробинам,
на распилах души накопился густеющий сок,
мне с тобой бы в друзья, но старинную
пробу нам
не стереть на сердцах и не сдвинуть
ни на волосок
тумбы прошлого, вросшей, как горб,
в настоящее,
старой тумбы с тугим и знакомым замком.
Часто, милая, и чем больней, тем настойчивее
хочется вскрыть её нетерпеливым рывком.
Что осталося за туго пригнанной дверцею?
Что истлело и хрустнет, как пепел, на свет?
И какою измерить домашнею меркою
то что было у нас, чего нет просто нет?
Как-то грустно от этого, грустно и холодно,
я один, вероятно, виновен за всех
Ну а ты всё вперёд и всё дальше,
как молодость,
оставляя снегам нераскаянный смех.
«На дворе уже ночь»
На дворе уже ночь
и почти тридцать пять
ни унять
ни понять
ни помочь
«Помещаю голову в шум»
Посвящается Саше Клёнову
Помещаю голову в шум
размешательства и пространства!
Это первая книга странствий,
отворённая наобум.
Это листьев пожёглый дым,
это смертная грусть пианиста
Спору нет, в эмиграции чисто!
Вот здесь ты и станешь седым.
Кем-то проклятый как еврей,
кем-то признанный, как художник,
у каких-то чужих дверей
бесполезной жертвы треножник
у поваленных алтарей.
«и руку дай!..»
и руку дай!
Молчи и не смотри.
Пускай слезу разбрызгает ресница.
Она не оттого, что счастье снится,
А оттого, что влажно изнутри.
«О, Господи, опять весна!..»
О, Господи, опять весна!
Опять терзанье взбухшим жилам,
и всё уже мне не по силам
только бы вырваться из сна.
Лечь на асфальт, как сонный уж,
змеясь, разлиться на пригреве,
и в грязно-снежном перепеве
услышать кровь кипящих луж.
И снова как и всякий год
с необъяснимым содроганьем
постигнуть собственным касаньем
немую правду этих вод.
«И не вижу себя и не знаю причины»
И не вижу себя и не знаю причины,
по которой мне нужно и стоило б жить.
В длинном зеркале длинно свисают штанины,
но не повод же это собой дорожить.
А под крышкой остывшей моей головы
облака потихоньку шуршат о разлуке,
о безвластии слов, о параличе муки,
без которой и сердце не сердце, увы.
«Если было обещано»
Если было обещано,
значит надо забыть.
Не спасает от вещего
васильковая прыть.
Тихо оттепель капает,
измождая весну:
скрип да скрип косолапою
как по сну по окну.
И надеяться можно бы,
и пенять тяжело.
Сколько свету безбожного
на зрачки налегло!
Разве только околица
и оранжевый шар?
Детство пёрышком колется
сквозь измятый пожар.
Но и крикнуть не хочется,
и не смочишь щеки,
и холодная мочица,
не поманит руки.
Это прелые листья ведь
тихих тайн вечера
невозможная исповедь
золотого пера.