Но когда долетел из села одинокий крик петуха, в кучке что-то зашевелилось. Янкель поднял голову в ермолке, потом огляделся, привстал и тихонько, по-журавлиному приподнимая худые ноги в одних чулках, попытался улепетнуть.
- Эй, эй! придержи его, а то ведь уйдет,- чуть было не крикнул испугавшийся мельник, но увидел, что чорт уже прихватил шинкаря за длинную фалду.
- Погоди,- сказал он,- еще рано... Смотри ты, какой прыткий! Я не успел еще отдохнуть, а ты уже собрался дальше. Тебе-то хорошо, а каково мне тащить тебя, такого здоровенного! Чуть не издох.
- Ну,- сказал жид, стараясь выдернуть фалду,- отдыхайте себе на здоровье, а я до своей корчмы и пешком дойду. Чорт даже привстал.
- Что такое? Что, я тебе в балагулы [Балагула - известный в Западном крае специально еврейский экипаж, нечто вроде еврейского дилижанса; длинная телега, забранная холщовым верхом, запряженная парой лошадей, она бывает битком набита евреями и их рухлядью (бебехами). Балагулой же называется и возница], что ли, нанялся, возить тебя с шабаша домой, собачий сын? Ты еще шутишь...
- Каково могут быть шутки,-ответил хитрый Янкель, прикидываясь, будто он совсем не понимает, чего от него нужно чорту.- Я вам очень благодарен за то, что вы меня Доставили досюдова, а отсюдова я дойду сам. Это даже вовсе недалекое расстояние. Зачем вам себя беспокоить?
Чорт аж подскочил от злости. Он как-то затрепыхался на одном месте, как курица, когда ей отрежут голову, и сразу подшиб Янкеля крылом, а сам опять принялся дышать, как кузнечный мех.
"Вот так! - подумал про себя мельник.- Хоть оно, может быть, и грешно хвалить чорта, а этого я, все-таки, похвалю,- этот, видно, своего не упустит".
Янкель, присев, стал очень громко кричать. Тут уже и чорт не мог ничего поделать: известно, что пока у жида душа держится, до тех пор ему никаким способом не зажмешь глотку,- все будет голосить. "Да что толку? - подумал мельник, оглядываясь на пустую мельницу.- Подсыпка теперь гуляет себе с девками, а то и лежит где-нибудь пьяный под тыном".
В ответ на жалобный плач бедного Янкеля только сонная лягушка квакнула на болоте да бугай прокинулся в очерете и бухнул раза два, точно в пустую бочку: бу-у, бу-у!.. Месяц, как будто убедившись, что дело с жидом покончено, опустился окончательно за лес, и на мельницу, на плотину, на реку пала темнота, а над омутом закурился белый туман.
Чорт беспечно затрепыхал крыльями, потом опять лег, заложив руки за голову, и засмеялся.
- Кричи, сколько хочешь. На мельнице пусто.
- А вы почем знаете? - огрызнулся еврей и продолжал голосить, обращаясь уже прямо к мельнику: - Пан мельник, ой, пан мельник! Серебряный, золотой, бриллиантовый! Пожалуйста, выйдите сюда на одну, самую коротенькую секунду и скажите только три слова, три самых маленьких слова. Я бы вам за это подарил половину долга.
"Весь будет мой!" - сказало что-то в голове у мельника.
Жид перестал кричать, понурив голову, и горько-прегорько заплакал.
Прошло еще сколько-то времени. Месяц совсем ушел уже с неба, и последние отблески угасли на самых высоких деревьях. Все на земле и на небе, казалось, заснуло самым крепким сном, нигде не слышно было ни одного звука, только еврей тихо плакал, приговаривая:
- Ой, моя Сура, ой, мои детки, мои бедные детки!..
Чорт немного отдышался и сел, все еще сгорбившись, на гати. Над гатью, хоть было темно, мельник ясно увидел пару рогов, как у молодого телка, которые так и вырезались на белом тумане, что подымался из омута.
"Совсем как наш!" - подумал мельник и почувствовал себя так, как будто проглотил что-то очень холодное.
В это время он заметил, что жид толкает чорта локтем.
- Что ты толкаешься? - спросил тот.
- Нет! Я что вам хочу сказать...
- Что?
- Скажите вы мне на милость, и что это у вас за мода - хватать непременно бедного жида...