А его панический страх высоты - гибелью того мальчика в их школе, который покончил с собой, выбросившись из окна. А его неумение выбирать себе одежду в магазине чувством вины перед тем продавцом обуви, которого он однажды заставил примерять себе пару за парой. И уж конечно, положить на гроб матери вместо цветов бейсбольную рукавицу он захотел вовсе не для того, чтобы огорчить или шокировать собравшихся родственников, а лишь потому, что в его подсознании ее образ был навеки слит с некой повелевающей, хватающей, удерживающей силой.
Возможно, какую-то роль в успешном излечении сыграли также колени Полины. Тогда в моде были очень короткие юбки. И за время психоаналитического сеанса эти колени имели возможность глубоко проникнуть в подсознание пациента. Произвести там благотворное терапевтическое воздействие. Отвлечь больное сознание от тупиковых мыслей о себе самом.
И еще - был момент - она обронила мельком одну фразу.
Он не помнил слов, помнил только, что сказанное вдруг ожгло его стыдом. Они обсуждали - вернее, она выспрашивала, что больше всего огорчает его, даже мучает в окружающих людях. И он сознался - хотя это было далеко, далеко не все, - но он назвал это одним словом: предсказуемость. То есть когда одно обязательно тянет за собой другое. То есть когда учитель говорит только правильные вещи. А родители непременно переживают за детей. А солдат смело сражается с врагами. А попутчик в метро спрашивает тебя, с каким счетом кончился вчерашний матч. А женщина говорит "нет", когда ты еще не успел попросить ее о свидании.
Полина слушала его заинтересованно. И вдруг перебила, сказала каким-то непрофессиональным тоном:
- Но ведь и вы...
- Что я? - не понял он.
- Ведь в этом своем раздражении и нетерпимости вы тоже ужасно предсказуемы.
И вот тогда он почувствал острое жжение в щеках. Она заметила, попыталась смягчить. Но сделала еще хуже.
- Это же так очевидно, - сказала она. - Либо у вас есть характер - и тогда вы предсказуемы. Либо вы непредсказуемы - и тогда у вас нет характера, личности. Приходится выбирать что-то одно.
И эти ее слова сильно врезались ему в память. И, конечно, колени тоже. Так или иначе, через три месяца еженедельных визитов в кабинет Полины Кипер ожил, окреп, заново научился снимать телефонную трубку, доставать письма из почтового ящика, иронизировать, варить себе кофе, являться на работу в положенное время. Полина даже уговорила его остричь длинные волосы, сама орудовала ножницами и любовалась. А еще через три месяца они поженились.
Ежеутренний переезд через реку. Через не самый главный, но самый, самый длинный мост. Туман, ползущий на прибрежные скалы. Или солнце на крошечных яхтах вдалеке. Белые цветочки их парусов. Автомобили, ползущие на горбатую середину моста. Лица водителей, задранные к небу. Глаза их вглядываются в какое-то пятнышко на самых верхних балках. С недоверием и надеждой. Потом - с улыбкой и облегчением. Орлиная пара в то лето свила там гнездо. Видимо, это была самая безопасная точка на много миль кругом. Безопаснее скал и деревьев. Орлам виднее. Но количество столкновений на мосту возросло вдвое. И орлов пришлось переселять. Была вызвана команда спасателей с вертолетом. Кипер и Полина ходили на демонстрацию протеста.
Они оба ездили тогда на работу в Главный город. Возвращались такие усталые, что их порой хватало только на телевизор. На экране человек вел в поводу лошадь.
- Дружба между человеком и лошадью - это так трогательно, - говорила Полина.
И все-таки он любил ее.
На экране показывали заснеженный городок и женщину, тщетно пытающуюся завести автомобиль.
- Мороз может сковать даже металл, - говорила Полина.
И все-таки он любил ее.
Его восхищало ее равнодушие к реальности.