Всё! Нашел! Начинаю считать до трех! Прокричал он.
Дед с усачом прибавили ходу.
Один!
Ноги старика замелькали, точно крылья у ветряка, Вербан стал прыгать ещё дальше.
Два!
Дед превратился в колесо, у которого уже не разобрать, где что. Усач двигался словно молния, резко, непредсказуемо.
Два с половиной!
До стены им осталось совсем чуть-чуть! Ну же, ну! Ведь и тварь нагоняет!
Три-и-и!!!
Заяц подпрыгнул и пал на половицу с секретом всем своим немалым весом. С потолка словно пала ночь! Мелкоячеистая сеть, сплетенная на заказ из прочнейшей верви, и утяжеленная по всем краям небольшими свинцовыми гирьками, покрыла все пространство корчмы, не задев только тот пятачок, где прежде была стойка корчмаря и почти прильнувших к опасной стене деда с рыжим. Тварь, внезапно почувствовав себя стесненной, заметалась в разные стороны, сразу забыв про почти настигнутую добычу. С каждым её рывком сеть все более запутывалась в лохматый гигантский ком. Щупальца били в холостую, подтягивая в середину запутавшиеся столы и оставшийся мусор. Чудище ревело, борясь с неведомым врагом, каталось на месте, уже больше похожее не на паука, а на угодившую в тенёта муху. И вот, произошло то, что должно было произойти: оказавшись подле ямы, тварь с громким плюхом рухнула в нее туда, увлекая за собой все то, что замоталось в сети. Упав, оно и не подумало затихнуть, продолжив свою возню, перемежаемую разгневанным визгом и ревом. Но застряло там надолго, это уж точно.
Удивительное дело, но сразу после этого пол успокоился. Ну, или, точнее сказать, перестал сбегать волнами в сторону провалища, а начал, как и прежде, растекаться куда попало. Все трое не сговариваясь бросились к двери, оплывшей, скособочившейся, но ещё узнаваемой. Заяц, мчавшийся последним, наскочил на широкую спину Вербана, больно ударившись лбом. Усач тяжело сипел, старик не мог перевести дух, хватая воздух ртом, как рыба, а Зайца мучила зверская одышка, но, тем не менее, он нашел в себе силы, чтобы спросить:
Ну?
Рядом шумно выдохнул на ухо Вербан:
Как выходить будем?
Старик хитро и, одновременно, задумчиво глянул на них:
Сейчас сообразим. Наверняка что-нибудь придумаем.
И в этот миг Заяц услышал голос. Женский. Словно с потолка:
Уважаемый Заяц Осмомыслович, если вы меня слышите, то поднимите, пожалуйста, руку вверх.
Перепуганный корчмарь вздернул обе. Дед отшатнулся в сторону и, не понимая, что нашло на корчмаря (а ведь голос-то слышу я один, сообразил Заяц!) забормотал:
Да не трепыхайся ты, сейчас соображу!
Меня зовут Любава, продолжал тем временем голос.
Корчмарь слегка поклонился и сказал:
Доброго дня!.. Очень приятно А потом спохватился и звонко возопил: Я слышу голоса!
Заяц вытянулся по струнке, глаза заоловянели, а поднятые вверх руки стали мелко-мелко дрожать.
Никак, сбрендил? всполошился Вербан.
Это моя Любавушка, удовлетворенно кивнул дед, Да? Заяц закивал. Ну, я же говорил, что сейчас мы что-нибудь придумаем. Спроси у нее, мил человек, как нам выбраться.
Я и сама толком не знаю, голос ведьмы зазвучал в голове у Зайца, и тот добросовестно повторять за ней слово в слово. Мне открылось, что вам должна помочь подкова. Но как? Не знаю. Это всё, сила моя иссякает, и сейчас я умолкну. Я люблю тебя, Вятшенька, помни об этом, родной мой
Голос исчез также внезапно, как и появился. Корчмарь с облегчением опустил затёкшие руки и принялся ими трясти. Одновременно он сверлил глазами деда. Рыжий тоже уставился на одноногого. Дед не обращая на их вопросительные взгляды никакого внимания, смахнул с уголков глаз набежавшую слезину, прокашлялся и смущённо затих. Вербан поворотился к Зайцу:
Где в твоем хламёжнике подкову можно отыскать?
Так это, во дворе, должно быть, где Многоног стоит. Заяц даже не обиделся за «хламёжник». Что и говорить, бывшая корчма всё меньше напоминала корчму.
Кто стоит?
Корчмарь махнул рукой:
Конь. Или кобыла. Но точно не мерин. Я уже сам не помню.
Во дворе. И как мы туда попадем?
Старик полез в сумку, прервав их разговор:
Не надо никуда попадать. Подкова уже имеется. Нужно только сообразить, как она может нас высвободить.
Из сумки была вытащена здоровенная гнутая железяка, годившаяся Многоногу скорее на шею, в качестве хомута, нежели как подкова на копыта. Вербан восторженно присвистнул, прикидывая, каких размеров был коняга, что добровольно таскал набор из четырех таких штуковин на своих ножищах. Богатырский конёк, право слово!