Да, протянул про себя, Чего-то я сегодня совсем уж рано вскочил.
Ночь выдалась какая-то неспокойная, мерещилось что-то из прошлого, из того случая с ногой. А когда совсем ото сна проснулся, вдруг ощутил Яромилыч, что у него жутко чешется пятка. И не просто пятка, а пятка на отсутствующей ноге! Яромилыч недоумевал. Вот ведь хреновина! Никогда ничем о себе пропавшая ноженька не напоминала (Яромилыч слыхал, что отсечённые руки-ноги порой ноют да зудят, но сам за всю свою одноногую жизнь ни разу такого не переживал и, как полагается, почитал такие рассказы досужей брехнёй), а тут вдруг зачесалась. Да ещё как! Чтобы хоть как-то утихомирить нещадный зуд, он почесал существующую пятку, чем только ещё более раззадорил воображаемую чесотку.
Ну, что мне теперь, калабашку чесать прикажете? недоумевал он.
Это было заведомо бессмысленно, но Яромилыч на всякий случай почесал и её. Не просто почесал, а крепко поскреб по деревяшке со всех сторон. Толку никакого. Отсутствующая пятка чесаться и не думала переставать. И вот Яромилыч, крепко стиснув зубы, вышел из дому, намереваясь посидеть на завалинке, не обращая внимания на зуд, в надежде, что этакая досада какое-то время погодя пропадет сама по себе. Пляшка с медовухой должна была помочь в этом начинании, а если бы и не помогла, то за второй сходить не долго всего-то два шага до дома. Время шло, утро помалу разгоралось, пастух погудел рогом, собрал коров и убрел на луга, соседки к колодцу, что стоял через три дома от яромилычева, потянулись. Мужички по делам да по огородам разбрелись, детвора на улицу играть высыпала. Когда тени от домов стали показывать полдень, а пляшек, валявшихся кучкой рядом с завалинкой, насчитывалось уже целых пять, Яромилыч понял, что чесотка не уйдет.
Хорошо, решил он. Попробуем скумекать, от чего этакая закавыка приключилась.
Причин, наверняка, могло быть множество, но ни одна из них в голову не приходила. Яромилыч одна за одной перебирал все мысли подряд, пока, наконец, не вспомнил о приметах. Приметы однозначно толковали зуд в пятках, как предвестие дальней дороги, что в случае Яромилыча было явной ерундой. После того случая он зарёкся куда-либо отлучаться из родных Зибуней и посмеялся бы в лицо любому, скажи тот, что идти причем далеко все-таки придётся. Впрочем, примета приметой, но говорилось в ней о чесотке в настоящих пятках, а у Яромилыча настоящая-то как раз и не чесалась.
Это, несомненно, знак, продолжил размышления дед. Но вот что он предвещает на самом деле, так это без полпляшки и не разберешься.
Глянув на опорожненные пляшки, Яромилыч устыдился, ибо сегодняшний «пьяный урок» он давно уже перевыполнил.
Но, с другой стороны, такие знаки тоже бывают не каждый день! строго заметил Яромилыч неизвестно кому, и отправился добывать необходимые полпляшки.
Долгие размышления, увы, не привели ни к каким выводам. Было совершенно ясно, что своим умом тут не обойтись, и нужно искать того, кто бы мог разгадать примету. Точнее даже не найти, а идти к тому, кто наверняка знает, в чем дело. И не к тому, а к той. К колдунье Любаве. Очень не хотелось бы Яромилычу идти к ней. Видят Боги, тяжело это
Не все, кто Вятшу молодым помнил, позабыли о нем. Любава-краса, когда Вятша после возвращения у себя дома отсиживался да горе горевал, частенько мимо его окон прогуливалась, рядом на завалинке сиживала. Раньше-то он мимо её окошек сам ходил, бывало и чарочку выпивал, да все это не всерьез было. Всем Любава хороша, статью вышла, рукодельная, словно с иголкой в руке родилась, а не все гладко. Коса как смола черна, глазища зеленые, как у зверя-кошки и глубокие, как море-окиан. Бабка у нее была колдунья, вот внучка мастерство потихоньку, говорили, и перенимала. Так что, хоть и ходил мимо Вятша, да больше для виду, а чтоб и впрямь полюбилась так не сказал бы. Скорее даже боязно было, а ведь и отступать нельзя. Парни-то вон, сотоварищи разлюбезные, то и дело подкалывают:
К ведьминой внучке клинья побивает! Экий ухарь!
Вернувшись из своего несчастливого похода, Вятша на окрай города переселился, а она и туда дорожку протоптала. Все уж и без намека понятно.
Хороша парочка выйдет, горько усмехался тогда Вятша. Ведьмачка да калека одноногая. Да нас же весь город бояться будет!