Влад, иди к нам, чего ты там один стоишь?
И вновь пришлось Владиславу спуститься в обычный-привычный мир людей, проснуться от мечтаний и неведомых дум. Медленно, переступая босыми ножками, он добрался до отца и брата, остановился чуть поодаль, как бы заранее очертив невидимую границу между ними и собой.
Станислав даже головы не повернул в сторону младшего сына: он был полностью погружен в работу, творчество на большом белом листе, приколотым к мольберту, он старательно рисовал окружающий мир вокруг него. Казимеж с интересом, боясь пропустить даже малейшее событие, наблюдал за работой отца, Владислав же, отвернувшись от них, направился к обрыву, чувствуя, как сердце замирает от захватывающего духа.
Влад, не подходи близко к обрыву, упадешь, сказал ему отец, ни на секунду не прерываясь от работы.
Казимеж, понимая его и умея читать волю отцова без наказа, подошел к брату, за руку отвел от опасности. Владислав покорно двинулся за ним, мыслями оставаясь в своем отличном от их мире.
Наконец, закончив картину, Станислав оставил в сторону кисти, устало сняв очки, проговорил:
Пора возвращаться домой, завтракать, помолчал, оглядывая сыновей, в особенности младшего, ну что такое, Влад? воскликнул Станислав, указывая на босые, холодные от росы детские ножки. Почему босиком, без обуви? Ты же замерзнешь, заболеешь.
Папа, молвил Владислав, указывая куда-то в сторону, где росло дерево, сейчас полетит стая птиц.
О чем ты, Влад? Где же птицы? воскликнул отец, начиная вновь злиться на видения сына.
Смотрите! только и смог вскричать Владислав, как по мановению его руки из-за высокой травы с криком взмыли в воздух белые птицы, пронеслись низко над землей и в миг поднялись высоко, к небу.
Владислав распростер руки: маленький, в белой длинной рубахе сам как птичка, и вновь ринулся к обрыву, подражая их полету.
И я с вами полечу, возьмите меня с собой! закричал он в вышину, не боясь не услышать ничего в ответ.
К нему подошел отец, взял на руки, прижал к своей груди, стараясь укрыть от утреннего ветерка. С нескрываемой заботой, подсказанной неким родительским долгом, Станислав прикрыл ледяные детские ножонки, проговорил:
Ах, ты мой маленький птенчик, пойдем домой, и тут же обратился к Казимежу, оставь мольберт, я позже за ним приду.
Все трое устремились с холма на дорогу, ведущую к дому. У ворот в немом ожидании стояла Бронислава. С улыбкой приняла она из рук мужа младшего сына, с материнской нежностью, в которой была заключена вся любовь ее, женщина покрыла детскую округлую щеку горячими поцелуями, сказала:
Медовый мой, родной. Что же ты убежал один? поглядела на Станислава, добавила, а у нас сегодня желанные гости.
Кто? без удивления спросил мужчина, зная своих многочисленных родственников, что любили неожиданно приезжать в гости.
Твой великий родственник Теофил Теодорович.
Как? всплеснул руками от радости Станислав. И мы в таком виде стоим здесь? Дети, бегом в дом, обязательно поприветствуйте дядю!
Казимеж, Янка и Владислав умытые, причесанные, в нарядных одеждах, робко, подбадриваемые матерью, прошли в гостиную, где напротив Станислава в почетном глубоком кресле восседал Жозеф Теофил Теодорович великий архиепископ армянского собора во Львове и депутат польского Сейма. Бронислава подтолкнула стеснительных детей вперед, сказала:
Вот, отче, наши дети. Янку и Казимежа вы знаете уже, а это младший наш, любимый Владислав.
Мальчик понял, что последние слова матери относились к нему. Он робко сделал шаг вперед навстречу дяди, но остановился, боясь чего-то. Теодорович встал с кресла, вытянул размашисто руки для объятий: высокий, широкоплечий, в длинной мешковатой рясе черного цвета, а для Владислава он показался великаном. Однако, ребенок не только не испугался, как бывало ранее с незнакомцами, но сделал шаг к архиепископу, потом другой и в единый миг оказался заключенным в его крепкие объятия, чувствуя себя так уютно, так хорошо в этих больших, сильных руках. Теодорович ощутил на своей шеи тепло детских ладоней, слышал, как бьется маленькое сердце. Усадив мальчика к себе на колени, архиепископ благословил его и затем окропил святой водой. Когда брызги попали на его лицо, Владислав даже ресницами не дернул, а все также спокойно продолжал глядеть в чужое, но родное лицо, и понимал он, что этот человек большой, суровый, любит его и не сделает ему ничего плохого.