По раздолбанной дороге мы мчались из Псковской губернии обратно в Питер, мимо деревенек, кажущихся мёртвыми и безлюдными, мимо поросших кустарником колхозных полей, мимо порубленных лесов с пролысинами, мимо бесконечных фур, куда-то из страны везущих наш лес, наши сосны и берёзы. Вдоль трассы летал полиэтилен, дымились чёрные язвы весеннего пала, белели ямы с мусором из разнообразных упаковок, который наша страна не готова перерабатывать. Ближе к городам куски земель, изгаженных какими-то лачугами, парниками и стоячими туалетами, перемежались с кусками земель, плотно застроенных коттеджами. Русские пейзажи вдалеке были прекрасны, кой-где, к великой радости, встречались гнёзда с аистами
Хельсинки(февраль 2006)
Вставай, Финляндия!
Вечером, в 8 часов я вдруг встрепенулась перед присасывающим оком телевизора, сказала сыну-подростку, который протирал глаза от дневного сна после школы: «Вставай, едем в Финляндию». Мы встали и поехали, на первом попавшемся автобусе от площади Восстания. Благо на руках были первые в нашей жизни загранпаспорта с финскими визами.
На границе я почувствовала себя героиней фильма про Освенцим и войну. «Встать! Взять с собой паспорта и все свои вещи! Выйти из автобуса! Пройти на пост таможни!». Суровые женщины в серых формах, похожие на эсэсовок из кино, быстро потрошили цепкими глазами наши аусвайсы. Женщины были одинаковыми и на русской стороне, и на финской. Безупречные мужчины могли бы сыграть какого-нибудь штурман-фюрера. Но когда в глубокой ночи мы переехали-таки границу тела нашей дебелой и необъятной родины, вдруг в сонной душе проснулась какая-то песнь. Мы же едем в Финляндию, ледяную и тёплую Финляндию, чистую Финляндию, эту страну работящих аккуратных Хоббитов, в страну светлых рациональных хоботов и снежинок, как это хорошо, как это здорово! Мысль переходила в иррациональную песнь радости.
Проснулись в Хельсинки в 5 утра по нашему, в ихние 4 утра p.m.. Весь город в эту ночь с субботы на воскресенье гулял. На первых этажах чётких скандинавских параллелепипедов горел свет, по улицам всюду бродили молодые и средних лет финны: по одному, влюблёнными парочками, парами однополыми заигрывающими, горстками и компаниями. У остановок такси выстроились послушные длиннющие очереди. Это, наверное, были ребята, приехавшие из пригородов в столицу за развлечениями и общением, а теперь уезжавшие на хутора домой. Многие были по-детски пьяненькими, они уморительно спотыкались, делали неверные юмористические жесты. Один человечек единственный на весь город упал на изумительно чистую панель, как сахаром присыпанную тающим снежком. Тут же вокруг него собралась толпа, в ту же секунду к нему подъехали копы на красивой, какой-то игрушечной полицейской машине с игрушечным ярким полицейским звуком.
У нас милицейские машины обычно помятые и с тусклым звуком. Милиционеры в машинах сидят приплюснутые, невидимые ясно издали. Наши милицейские машины как бы крадутся, чтобы выскочить из засады и засечь уже свершённый грех. Финские полицаи были как светлые ангелы, они издали дудели в свою иерихонскую трубу, чтобы грешники уже издалека усмиряли свои дурные наклонности.
Наш автобус, на котором мы приехали, превратился в неудобное лежбище для спанья. Нам сказали: «Если вы сейчас выйдете, то уже не войдёте обратно до 10 утра. Мы закроемся и будем спать, никого не пустим». Мы пошли гулять.
Город был чистым и безопасным, немногочисленные негры и арабы выглядели игрушечными и кукольными. Правда, толпы веселых людей быстро рассосались и исчезли, а недавно переполненные кафе и бары, и даже макдональдсы вдруг в миг оказались запертыми. «Нет, это неправильно! Гулять так гулять! Это не порусски! Даже у нас есть ночью куда пойти и где потусоваться до рассвета!» Хотелось в туалет, но всё было закрыто, и все газоны и дома были закрыты, лишь в одном темном месте у забора ужасно воняло хлоркой и мочой; мы поняли, что туда кто-то любит мочиться, а кто-то борется с этим.
Мы долго брели по пустым мокрым улицам, присыпанным чистыми хрусталиками снега, и выбрели в порт, к широконосым паромам и лайнерам. Они сказочно светились над раскрошенным льдом. Свежие человеческие следы одинокого человека вели вглубь. Мы смекнули, что там что-то есть такое, куда можно войти и погреться. Это оказался морской вокзал, абсолютно пустынный и сверкающий от чистоты. Дверцы как в сказке про «Аленький цветочек» сами собой открылись, разве что скатертисамобранки и голоса невидимых слуг не было в пустом зале. Ни одного бомжа, прости господи, с вонючими ягодицами, как выразился поэт Родионов! Ну, прямо как при советской власти, почтим её память вставанием. Мы прилегли на деревянные скамьи и покемарили.