С той поры Леонид Ильич мог спать относительно спокойно. Правда лишь в части Романова и после употребления лошадиной дозы снотворного. Только этот относительный покой даже став абсолютным после захоронения, прямого или иносказательного, Шелепина, Полянского, Подгорного, Кулакова, Машерова, Косыгина и Суслова ненамного продлил старческое угасание Генсека.
И сегодня, пятнадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, когда со страшным грохотом по вине не столько могильщиков, сколько начальников гроб с телом Леонида Ильича «медленно опустился в могилу», Григорий Васильевич всё ещё не мог определиться с отношением к покойному. Да и последующее «воздаяние должного» на трибуне Мавзолея не поставило точку. Романов даже готов был экстраполировать кладбищенский образ Хрущёва «в редакции» скульптора Неизвестного на Леонида Ильича: чёрное и белое. Не применительно к стране и народу: применительно к себе.
Брежнев поступил с ним точно в духе Тараса Бульбы: «я тебя породил я тебя и убью!». Брежнев вознёс его и Брежнев низверг его. Да, он остался в Политбюро но рядовой тягловой силой без перспектив сменить долю «скачущего под седлом» на долю седока. И этих перспектив лишил его именно Брежнев. По причине такого лишения Григорий Васильевич хотя бы в порядке ответа не мог не лишить Брежнева законной части «поминания добром». Даже, поминая Леонида Ильича по-русски, Романов «поминал» его «по-русски»! Пусть и исключительно в душе, про себя но в заслуженном формате «о мёртвых либо хорошо, либо ничего хорошего!»
Глава вторая
Григорий Васильевич!
Романов, затесавшийся со своими мыслями «в толпе» членов и кандидатов в члены здесь не обязательно было соблюдать «ранжир» обернулся на голос. Рядом, уже мягко придерживая его за локоть, стоял Андропов. По лицу его, не вполне сообразуясь с моментом, скользила лёгкая полуулыбка.
Задержись на секунду.
Товарищи члены и кандидаты явно заинтересовались этим послетрибунным рандеву но Генсек одним лишь взглядом «уговорил» их не выходить за пределы «молчаливой заинтересованности на ходу».
«Задержавшийся» Романов тоже молчал: ситуация не только предполагала, но и благоприятствовала «работе вторым номером».
Я к своему предложению, Григорий Васильевич, сохранил формат полуулыбки Андропов. Ну как: надумал?
Романов не стал делать «ненужных глаз» на тему «Какого предложения, Юрий Владимирович?!». Предложение было и вполне «какое». Леонида Ильича ещё не выставили в Колонном зале а Андропов уже «открыл сердце» Романову, «свежеприбывшему» из Ленинграда. «Открытие», оно же предложение, было давно ожидаемым и вместе с тем, неожиданным. Андропов, шедший на Генсека на безальтернативной основе, предложил Романову перебраться в Москву. Не только на постоянное место жительства но и на пост секретаря ЦК.
Несмотря на «неожиданную ожидаемость», предложение было давно «по адресу» и по заслугам. Настолько давно, что Григорий Васильевич отнёсся к нему не только без неумеренного энтузиазма: и на умеренный не хватило эмоций. И не потому, что «товарищ» перегорел, «ожидаючи».
И не потому, что после «лёниной» профилактики Романов мог считать себя не столько «политически санированным», сколько «политически стерилизованным» и даже «выхолощенным». Причина заключалась в другом: Григорий Васильевич был не только «себе на уме», но и на уме всех прочих. У него не было оснований для заниженной самооценки и предположений об умалении «со стороны коллектива». Поэтому на место как будто обязательного энтузиазма на законных основаниях заступил лишь тот вопрос, который только и мог заступить: «Почему сейчас?! Почему именно сейчас?!»
По причине длительного стажа кремлёвского и околокремлёвского Григорий Васильевич не питал иллюзий в политике. Точнее: в советской политике. Ещё точнее: в кремлёвской политике. Здесь случайностей не случалось. Здесь всё было закономерно и предсказуемо. Случайности формата тех, о которых говорил книжный Ришелье в романе Дюма-старшего, в Политбюро ЦК КПСС не имели шансов не только на выживание, но даже на появление на свет! Наши «случайности» были результатом многомесячного, а то и многолетнего труда специфического характера: «подкопы», поклёпы, «художественная роспись дёгтем», «санобработка помоями», братские объятия удава, сопровождение падающего дружеским напутствием в спину или под зад и так далее, и тому подобное. Всё, как и полагается в нормальной партии между нормальными её руководителями.