И ведь заменял! Кулаков стал тому наглядным примером. Мужик был настолько хорош и собой, и результатами что Юрию Владимировичу становилось от этого плохо. По этой причине ему не оставалось ничего другого, как «поменяться с товарищем ролями»: обменять своё «плохо» на его «хорошо». И шестидесятилетний здоровяк Фёдор Давыдович второй «по молодости» в тогдашнем Политбюро за Романовым в ночь на семнадцатое июня семьдесят восьмого года скончался от острой сердечной недостаточности. Ни дня не «бюллетенивший», глушивший водку стаканами и литрами а «оказался» «недостаточен сердцем»!
Только грешить на водку и даже баб само по себе грех. Да, Фёдор Давыдович щедро делился собой и с водкой, и с бабами. Но с его здоровьем ресурсов на оба фронта ему хватило бы ещё лет на двадцать! Причиной «сердечной недостаточности» оказалась другая недостаточность: политической бдительности. Двумя годами ранее «по Олимпу» прошёл слушок о том, что «группа товарищей» намерена выдвинуть работящего Кулакова, «задвинув» нетрудоспособного Брежнева! И хотя Фёдор Давыдович даже «по пьяной лавочке» не открылся «полковником Исаевым» так и продолжал работать «штандартенфюрером Штирлицем» участь его была решена. Потому что «бережёного Бог бережёт» (в роли «бережёного» Юрий Владимирович Андропов)! Потому что «лучше перебдеть, чем недобдеть» а в этом отношении Юрий Владимирович был чекистом не меньшим, чем его предшественники на посту Ягода, Ежов и Берия!
И какое коварство: речь на похоронах Кулакова давал Горбачёв, которого Андропов наметил на место покойного ещё тогда, когда тот был всего лишь кандидатом в покойники! И речь Горбачёв давал лишь потому, что Андропов дал ему слово, протиснув к микрофону сквозь толпу конкурентов! Ведь «засветиться» на трибуне а особенно на похоронах большое дело, даже «полдела»! То самое «полдела» как полпути к вершине!
И быть бы Романову вторым на очереди «по слабости сердца» если бы не то обстоятельство, что Юрий Владимирович, пусть и на пару с Леонидом Ильичом, но уже поработал с Григорием Васильевичем! Тогда ещё в семьдесят четвёртом. Поработал, конечно, топорно но это был тот случай, когда «на все сто» оправдалась установка Геббельса: «Чем чудовищнее ложь тем легче ей поверят!». Им троим: Брежневу, Андропову и совместной лжи, поверили и это обстоятельство, хоть и убило Романова политически, продлило его физическое существование.
Если руководствоваться всё теми же слухами, после «тяжёлой утраты друга и товарища» Кулакова, у Андропова осталось всего три соперника в борьбе за место у тела дряхлеющего Генсека: Мазуров, Кириленко и Машеров. С Мазуровым Юрий Владимирович обошёлся вполне деликатно: Кирилла Трофимовича «не вынесли ногами вперёд», а всего лишь сопроводили коленом под зад. Ну, вот, не было крайней необходимости в крайних мерах: Мазуров оказался понятливее Кулакова.
Не пожелал Юрий Владимирович и крови Андрея Павловича Кириленко. Не от избытка гуманизма не пожелал: «лейб-медик» Чазов друг Андропова, а в интерпретации недоброжелателей «стукачок» «по-дружески» информировал покровителя (покрывателя) о том, что Андрей Павлович сам идёт навстречу пожеланиям трудящихся! В конце семидесятых Кириленко «бурно прогрессировал» по линии прогрессирующего склероза сосудов головного мозга. Всё более нечленораздельной становилась его речь, всё более устрашающе зияли провалы в его памяти и это не могло не радовать Юрия Владимировича. Ведь Андрей Павлович избавлял не только Юрия Владимировича от работы над собой но и себя от работы с ним Юрия Владимировича!
А, вот, Машеровым пришлось заняться всерьёз. Товарищ оказался «с мухой в носу»: вздумал не понимать реалий! И каких: политического бытия! Пётр Миронович всё активнее и всё опаснее заблуждался насчёт себя да так, что, в конце концов, Юрий Владимирович перестал заблуждаться насчёт него! Вот и пришлось Юрию Владимировичу обратить на товарища «самое пристальное внимание». И не хотел а вынудили! Нужно было наставить Петра Мироновича на путь истины, вернуть к свету, к жизни неважно, что путь оказался «последним», свет «тем», а жизнь «лучшей».
По состоянию на тот момент, когда Брежнев уже и стоять не мог, Андропов, наконец, состоялся. Теперь у него оставались лишь одни «друзья»: кто своей волей, кто чужой. Тот самой, что сродни неволе