Без лишней неуместной скромности Григорий Васильевич понимал собственную безальтернативность. Не понимал он другого: зачем Генсек помещает «в одну берлогу» даже не двух, а нескольких «медведей»? Ведь одновременно с усилением его позиций Андропов усиливал и позиции Горбачёва. Да и усиливал ли он его, Романова, позиции? Переход в Москву это не обязательно служебный рост. Сколько уже прошло перед его глазами тех, чьё выдвижение было своеобразной формой «задвижения»! Метод сколь прост, столь и эффективен: сначала под прикрытием выдвижения человека отрывают «от корней» а потом берут его голыми руками. И его и у него! Потому что забирают всё: не только настоящее и будущее, но нередко и прошлое!
В том числе, и поэтому Григорий Васильевич не спешил в Москву. Пока он в Питере «возьми его за рупь, за двадцать»! За него горой бюро обкома, горкомы, райкомы все «питерские сепаратисты». А как дадут «добро» всё: заступиться за него будет некому! А один, как известно, в поле не воин. Тем более, когда в этом поле «товарищ» на «товарище», и все, как один «по ту сторону» и по твою душу.
Романов не преувеличивал: в Политбюро у него не было друзей. Не в человеческом плане: хотя бы соратников. Конечно, он не был одинок в данном отношении но это не слишком утешало. Кроме того, здесь уже сформировались «группы по интересам» и ему не находилось места ни в одной из них. Поэтому, когда один из «ленинградских близких» высказал осторожное предположение о том, что этим выдвижением Андропов хочет столкнуть лбами Устинова и Романова, Григорий Васильевич не стал торопиться со скептическим хмыканьем. Что-то в этой версии было какое-то здравое, хотя и не на здоровье, зерно. Правда, когда «товарищ» развил мысль до коварных замыслов Андропова в отношении Устинова, Романов отставил версию целиком. В предложенной версии ему отводилась роль орудия, с помощью которого Юрий Владимирович собирался «обезвредить» Дмитрия Фёдоровича а это не подкреплялось фактами.
Отставка версии произошла не по причине уязвлённого самолюбия Романова. Причина заключалась в другом: Андропов и Устинов были, что называется, «мы с Тамарой ходим парой». В этом отношении они составляли редчайшее исключение из общего правила: дружили, понимаешь! И другой такой пары друзей в Политбюро не было. И, что самое любопытное, дружили они не только против кого-то но и друг с другом. Поэтому даже мысль о подобных замыслах Андропова не имела ни минимального шанса на появление в голове Романова, не говоря уже о «получении прописки» или хотя бы «вида на жительство».
А, вот, столкнуть их с Устиновым лбами другое дело. Такое коварство было возможно. И, главное: в духе Андропова. Этот человек походил на еврея не только внешне, но и «внутренне»: поступками. Григорий Васильевич конечно, слышал байки о еврейских корнях Андропова но они значили, куда меньше еврейских по сути проявлений Юрия Владимировича, даже если тот «звезды Давида» ни сном, ни духом, никаким боком! Как и всякий «нормальный еврей», Андропов был умён, хитёр, беспринципен и коварен. Поэтому ещё неизвестно, кто кого больше образовал: Андропов КГБ, или КГБ Андропова. Оба «товарища» стоили друг друга.
Поэтому Григорий Васильевич не исключал и «варианта-бис»: дополнения Андроповым платонической дружбы с Устиновым «политической дружбой» против Романова. Юрий Владимирович наверняка не забыл реверансов Запада Романову. И пусть семидесятые остались за горизонтом вместе с ушедшими туда же амбициями Романова Андропов не мог так легко «отпустить» Григорию Васильевичу даже потенциала соперничества. Как следствие, Романов не сомневался в том, что выдвижение его носит характер не столько «производственный», сколько «тайн мадридского двора». Андропов всё рассчитал верно. В этой ситуации выигрывал только он один: и от «производственных показателей» толкового руководителя, и от помещения теоретически опасного Романова в банку с оголодавшими «кремлёвскими пауками»
Романов нахмурился. Мысли и так «нагружали» а эти и вовсе «гнули к земле». Его позиция была самой ущербной: при таких исходных он не приобретал ничего зато потерять мог всё. Кое-что он уже потерял: опору на питерских большевиков. Сейчас, как никогда раньше, он нуждался в союзниках. И не просто в союзниках: во влиятельных «товарищах», пусть и таковых всего лишь в кавычках. В тех, которые хотя бы не первыми станут побрасывать хворост в костёр, на который Андропов уже определяет его.