Как-то, уклонившись от обычного своего маршрута по «Москве-проездом», я забрёл в московские дворики в районе Комсомольского проспекта. Тут где-то мы прожили месяц в тот первый приезд у каких-то дальних родственников, безропотно предоставивших нам (я был с родителями, сестрой и бабушкой) одну комнату в своей двухкомнатной квартире. Дворики изменились до неузнаваемости. Их вылизали и обустроили, здесь больше не видно обычных доминошников и пейзажных старушек, пропали сараи дворовых Кулибиных, непременные голубятни и голубятники.
Новорусские собачницы, гордые и рафинированные дамы, собирают в полиэтиленовые мешочки дерьмо, оставленное их четвероногими любимцами на ценных газончиках. Трогательно. Рядом гуляют с безмолвными колясками и малоуправляемыми детьми не то молодые бабушки, не то гувернантки. Пристойно.
Но вот тепло и какая-то коммунальная духовность, похоже, улетучились отсюда без следа. Ушли в прошлое, вместе с пролетариями-доминошниками и пацанами-голубятниками
А в общем, наверное, не так страшна Москва, как её малюют
Зомби из спальных районов
Я думаю, чтобы лучше понять психологию среднестатистического москвича, нужно присмотреться к среде его обитания. А среда эта вовсе не Кремль и не Рублёвское шоссе. Обиталище среднестатистического спальный район вроде какого-нибудь Люблино, застроенного инкубаторски стандартными многоэтажками.
Днями в этих шестнадцатиэтажных коробках тишина такая, что слышно, как подтекает вода в раковине квартиры, что двумя этажами выше (ниже). Ночь же переполняет все пространство гигантской клетки навязчивым и монотонным бубнением чужих жизней. Где-то наверху идёт меланхолическая семейная трагедия, откуда-то сбоку гнусавит глас пьяного оратора, с лестничной клетки доносится переливчатый мат возбуждённого юношества, лает затерянная в толще шестнадцатислойного пирога собака, а снаружи вторит ей противоугонным пугалом брошенная машина. И так беспрерывно. Озвереть можно!
Типичный человек в типовом «спальном районе», таким образом, живёт в условиях постоянного психологического прессинга со всех сторон. Если даже сам он давно уже перестал осознавать это. Вкупе с окружающей действительностью (данной ему в ощущениях) этот прессинг оказывает на этого «типичного москвича» настоящий зомбирующий эффект.
Именно здесь, мне кажется, нужно искать причины повышенной нервозности москвичей, их непримиримость к «пришлым», чрезмерную политизацию столичных граждан и их оппозиционность по отношению ко всему, чему только можно.
Мой Ленинград, ставший моим Санкт-Петербургом
Наверное, эти заметки покажутся кому-то чересчур субъективными и предвзятыми, но писать с холодной головой о том, что тебя согревает, я так и не научился. А Питер для меня более чем точка на карте и этап в истории соседнего государства. Он моя Северная столица. Как Южная столица Алма-Ата. Две самые сильные географические любви. А всё другое так, увлечения
Солнечный город юности
Первая моя встреча с Ленинградом случилась ярким солнечным утром в июле 1975 года, когда мы, несколько одноклассников, сошли с московского поезда и оказались прямо на Невском проспекте. Далее наши пути расходились по приёмным комиссиям разных вузов, но Невский так уверенно втянул нас в свою просторную и изысканную лощину, что мы не разделились, пока не прошли его в то утро весь от Московского вокзала до Дворцовой площади. Разошлись же только на берегу Невы, где стояли готовые к параду корабли ВМФ СССР. И хотя парад затевался совсем по другому поводу и с нашим приездом совпал случайно ощущение праздничной встречи лишь усугубило ту страстную любовь, которую я уже испытывал к этому просторному и светлому городу.
Потом были годы учёбы, которые для меня закончились досрочно во многом из-за этой самой любви. Проводить время в общении с городом казалось куда более увлекательным и интересным занятием, чем просиживать жизнь в аудиториях и лабораториях родного вуза. Юноша из «провинциальной Гаскони», я с головой бросился в ту музейно-театральную пропасть, которая разверзлась предо мной во всей её бездонной перспективе. Город-музей и город-театр отворил мне и другие свои тайники, сокрытые от наезжающих туристов, дворы-колодцы, крыши домов, тараканьи элизиумы коммуналок, но главное общение с «природными питерцами». Таких людей, как тогда и в те годы, я, пожалуй, больше и не встречал. Открытые, готовые объяснить всё, даже необъяснимое, душевные, интеллигентные и обречённые.