Эжен де Монфор вернулся в приемную, где его ожидал Каноник, и молча вышел с ним из дворца герцога де Рогана.
IX. ПОХИЩЕНИЕ РЕБЕНКА
Был день Святого Эстоми, воскресенье.
Под лучами февральского солнца таял снег на крышах и улицах, а к вечеру подул восточный ветер и все опять заледенело. Прохожие плотнее кутались в плащи и прибавляли шагу, торопясь домой. В восьмом часу какая-то женщина, закутанная в старый коричневый платок, торопливо свернула в узенькую мрачную улицу Лаферронери. Она старалась держаться более темной стороны и скользнула за угол как раз напротив домика, где жила придворная судомойка, говорунья Ренарда. В маленьком окошке наверху еще горел огонь, значит, хозяйка была дома.
Судя по тоненькой хрупкой фигурке, прятавшаяся за углом дома была молодой девушкой. Коричневый платок совершенно скрывал ее бледное лицо и лишь блестящие глаза внимательно следили за двигавшимся в освещенном окне силуэтом и за дверью, ведущей в дом.
— Там мое сокровище, — шептала она, — я не напрасно подслушивала и подсматривала столько времени. Вчера он был у судомойки. Мое дитя у нее. Я должна взять его у них. Я до тех пор не обрету покоя, пока моя дорогая крошка не будет у меня в объятиях. У меня все отнято, я все отдала. Но даже кающаяся грешница не может отказаться от всего на свете, каждое сердце требует привязанности. Последний бедняк имеет что-нибудь собственное! Ведь даже несчастный узник бережет паутину, которую паук свил в его келье! А я осталась только со своим раскаянием, горем и разбитой любовью. Будь справедлив, не сердись, Эжен! Я ведь тебя предупреждала в самую тяжелую минуту моей жизни, что не вынесу разлуки с ребенком. Теперь наступило время, о котором я тебе говорила, и я возьму свое дитя, унесу его, как воровка. Меня влечет сюда материнская любовь, и я готова голодать, мерзнуть на улице, быть нищей — только бы прижать его к своей груди! Проклинай меня, Эжен! Ты имеешь на это право, я была безумна, слепа и не заслужила твоей преданной любви, но ты не можешь запретить мне взять к себе свое родное дитя. Когда ты услышишь, что мать украла своего ребенка, тогда узнаешь, что Магдалена еще жива!
Магдалена плотно прижалась к настывшей каменной стене. Прохожие не замечали ее в темноте. Бедняжка, в одном платье, не чувствовала холода. Мать способна перенести больше, нежели кто-нибудь другой; для матери, которая стремится к своему ребенку, не существует ни препятствий, ни страха.
Любовь матери — святая любовь, самое высокое из всех чувств, чуждое всякого эгоизма, не требующее благодарности! Материнская любовь отдает все и ничего не просит для себя, она всем жертвует и великодушно прощает, когда дитя забывает о ней и скупится на взаимность. Мать, богата ли она, одевает ли свое дитя в шелка и бархат, или заворачивает его в лохмотья, — всегда Божья посланница. Она забывает все на свете и считает себя вполне вознагражденной, когда, склоняясь к своему малютке, глядит в его милые глазки, когда крошечные ручки тянутся к ней. Она отдает своему младенцу свой сон, свой хлеб, окружает его заботой, и, улыбаясь, раскрывает ему объятия, с упоением любуясь им.
Магдалена вздрогнула. Свет в окошке потух. Ренарда уходила, и вероятно, до полуночи пробудет в Лувре. Магдалена хотела воспользоваться этим временем. От волнения ей стало тяжело дышать, она не спускала глаз с двери домика.
Улица пустела с каждой минутой. Наконец Ренарда вышла из дома. Завернувшись в старый салоп, она почти бегом направилась кратчайшей дорогой к Лувру.
Магдалена тихо, как призрак, отошла от стены и огляделась. Ни на улице, ни в окнах домов она никого не заметила. Быстро перебежав дорогу, Магдалена уже собиралась скользнуть в дверь, как Ренарда вдруг торопливо вернулась к дому, и она едва успела спрятаться в глубокой дверной нише.