Эта неожиданная слава волновала его и поражала каждый день заново. Он стал веселым, открытым, счастливым человеком. Если он проходил мимо Дома культуры, его останавливали и уговаривали зайти. Его усаживали поблизости от сцены, и соседи по ряду привставали, улыбались и здоровались с ним. Он присутствовал на третьих турах городской и сельской самодеятельности. Ему уже случалось сидеть в президиумах во время торжественных собраний.
Он полюбил ходить в гости, на вечеринки. Кто-нибудь непременно провозглашал тост за него, а он смущался и возражал, но тоже чокался и выпивал свою рюмку. Как многие счастливые люди, он стал невнимательным. Он и не заметил, как Рубахин решил покинуть этот город.
Рубахин шел, засунув руки в карманы пиджака и глядя перед собой на тротуар, чтобы ни с кем не здороваться и не разговаривать.
Маша все же остановила его.
Яков Васильевич, это правда, что вы от нас уезжаете? Она спросила это весело, потому что переезды и даже вести о чьих-то переездах с детства нас увлекают.
Рубахину не хотелось объясняться, и он ответил:
Уезжаю.
Что же это так! Жили-жили и вдруг
Вот так, развел руками Рубахин. Складываются обстоятельства.
Когда же вы едете, мы хоть вас проводим!
Еще не знаю, билета нет. Но я вам сообщу Приподняв кепку, Рубахин снова сунул руки в карманы пиджака и зашагал дальше.
Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь и в ожидании стоял, глядя на свои ботинки.
Кто? спросил голос Чеснокова.
Я, отозвался Рубахин.
Чесноков открыл, обрадовался и даже обнял его. Рубахин быстро закивал головой, похлопал Чеснокова по спине и прошел в комнату.
Посоветуйте мне, что делать, говорил Чесноков, прибираясь в комнате. Я обалдел от знакомых, полузнакомых и малознакомых людей! То и дело я их путаю: сегодня спрашиваю одного, как дела с квартирой, а это, оказывается, не тот, у которого квартира, а тот, у которого близнецы
Чесноков засмеялся, но Рубахин укорил его:
Вас любят, это естественно, этим надо дорожить.
Нет, я дорожу! Но я просто не привык Когда говорят в глаза комплименты, я не знаю, что делать. Молчать и ухмыляться?
Не мешало бы вам жениться, сказал Рубахин.
Он испытывал неловкость, касаясь деликатного вопроса, но все же сказал, потому что это было нужно:
И надо подать заявление на квартиру. Раз вы не подаете, значит, вам не нужно. Напишите сейчас. Я посижу, а вы напишите. Вот вам ручка, вот у вас бумага. Сверху кому: председателю горисполкома.
Это правда, что вы уезжаете? спросил вдруг Чесноков.
Разве я вам не говорил? удивился Рубахин. Пишите, пишите.
Пишу. Зачем вы уезжаете? Неужели в Кинешме настолько лучше условия, чем у нас?
Лучше, сказал Рубахин. Ну что там у вас? Предоставить мне
Утром обнаружилось, что Рубахин не явился на работу.
Крутя в пальцах и покусывая папироску, в кабинет вошла Ласточкина.
Ну вот, Рубахин уехал, сказала она, не глядя на Чеснокова. Уехал ночью, никому ни слова не сказал. Сорок лет жил в городе! Довели старика
Кто довел? Что случилось? Чесноков растерялся.
А вам и невдомек? Прелестно.
Я не понимаю, даю вам честное слово. Я просто думал, что ему действительно так удобней. Почему я должен был ему не верить!
Значит, все в порядке? издевательски улыбнулась Ласточкина. Да вы мудрец.
В чем дело? бледнея, официально спросил Чесноков.
Действительно, почему-то удобно совершить подлость и неудобно сказать об этом в лицо, усмехнулась Ласточкина. Давайте-ка лучше начинать прием.
Она выглянула в коридор там вдоль стены уже сидели больные, в основном, как бывает по утрам, женщины.
Чья очередь? спросила она.
А я к доктору Чеснокову, быстро сказала молодая женщина.
Кто следующий?
Мужчина, потрепанный бессонной ночью, смущаясь, сказал:
У меня, собственно, тоже договоренность.
Взглянув на женщину, которая сидела, держась за щеку и отвернувшись, словно не слышит, Ласточкина вернулась в кабинет, уселась в свое зубоврачебное кресло и достала книгу.
Чесноков стоял у шкафа, к которому подошел, видимо, чтобы достать инструмент. Но он забыл об этом и просто стоял.
Там очередь, надо что-то предпринять, сказала Ласточкина.
Да-да, заторопился Чесноков. А у меня, как назло, какая-то трясучка, наверно, заболеваю