Еще не добравшись до середины крыши, Володька Цитович заглянул сквозь решетины внутрь гумна и закричал:
- Хлопчики, окорока! Объявляется конкурс, кто первый доберется!
- Эй вы! - крикнул я. - Это, хлопцы, не наше: я за них в райфо не платил!
- Ничего, - успокаивает меня Гаврусь. - Ты не бойся, Василь, черт его, это мясо, угрызет: верно, с какого-нибудь четвертого года еще!
И это может быть. Случилось же, когда Бобрук женил своего Митрофана, что свадебные гости, подвыпивши, стали швырять друг в друга червивым салом. Довелось и мне попробовать когда-то такую кулацкую шкварку. Вывезут, бывало, на рынок откормленных кабанов, сойдутся "настоящие хозяева" и давай друг перед другом выхваляться. "Мой, - говорит один, - ничего уже есть не может. Разве что кусочек хлеба маслом намажешь, съест, а так..." - "А я и совсем бы не продавал, - не хочет отстать другой, - но куда будешь сало да мясо девать. У меня ж оно еще с третьего года висит в гумне..."
Такие вот окорока и колбасы обнаружил теперь Володька.
Бобруковы бабы внизу решили, что хлопцы и в самом деле торопятся, чтоб захватить их запасы.
- Стоишь, как столб! - закричала на Бобрука старуха. - Вон окорока хотят пообрезать. Черт им там верил! Снимай иди, чего стоишь?
На лестнице все еще сидел Микола, курил. Бобрук не осмелился потревожить его, пошел в гумно без лестницы.
Аксеня уже стояла там на куче соломы и, сжав в руках косу, напрасно тянулась, стараясь подрезать ею веревки, державшие жердь с окороками.
- Тетка Текля, а тетка! - подзуживал сверху Володька. - Что ж это вы так мало Тарадре за обновление иконы дали, один кусок сала? Вы бы еще окорочек подкинули, пока не поздно.
- Володька! - кричу я. - Не трогайте, не надо!
- Да что вы, товарищ председатель, - даже обиделся он. - Станем мы руки марать об это добро! Да я ей сейчас помогу!
Он достал из кармана нож.
- Лови! - крикнул он сквозь дырку вниз и перерезал веревку. Один конец жерди опустился и, пока парень успел перерезать вторую веревку, вниз соскользнули сухие, червивые окорока...
...Солома сброшена. Теперь нужно собрать ее в одно место, а затем уже спускать решетины и стропила. Пока у нас перекур.
Возле гумна теперь тише: Бобруковы бабы прячут где-то свою скоромину, а наши подводы еще не приехали.
Зато передо мной стоит сам Бобрук.
- Еще ведь и решения окончательного нет, - бормочет он. - Мало ли что районный суд, может, высшая власть не так посмотрит...
- А твоя баба ведь уже ездила в Минск, - отвечает ему Гаврусь. - Вы думали, что там, наверху, не советская власть?
- Она всюду, конечно, одна. И никто супротив власти ничего не говорит...
- Так что, мы виноваты?
- Я не говорю, что вы. Разве ж я говорю, что вы? Только как-то оно с налету все. Я ж одинокий человек, старик... Я всю жизнь работал...
- А я, по-твоему, что, не работал? - все так же спокойно отвечает Гаврусь. - Мы здесь все, по-твоему, паны? Вот твои батраки - и один и другой!.. А кто тебе гумно строил, коли не я?
- Дядька Бобрук, - спросил Володька Цитович, - а почему это вы одинокий? Где ж ваши сыновья?
- А вожжи еще у тебя? - прибавил Микола. - Я спрашиваю, вожжи еще у тебя, на которых Саньку Чижика повесили? Чего молчишь?
- Микола, - сказал я, - не надо.
- Да что ты меня все учишь?..
- Ну, будет, будет, ну, сядь, - обнял его Шарейка. - Мы все знаем, ты не кипи зря, зачем? Ты теперь лучше на работе кипи. А я тебе за это песню спою, хочешь?
И Шарейка завел девичьим, тоненьким голосом:
Недогадлив мой парнишка,
Недогадлив, но хорош!..
Хлопцы как будто только и ждали этого, засмеялись.
- А ну тебя, - улыбнулся Микола и сел.
Бобрук стоит один, молчит. Совсем как древний каменный идол. И Шпек сегодня не такой, как всегда: не пробует хихикать, и, когда я на него смотрю, шляхтич, кажется, хочет отвернуться...
"Спокойно, напористо, планово. Возьмем", - вспоминаю слова Концевого.
А потом перед глазами встает маленький сосновый гробик...