Он говорил и смотрел на Валю таким необычным взглядом, как будто хотел напомнить ей далекий перелесок, зимнюю стужу и первую свою рану, которую не кто иной - она перевязала.
И Валя теперь поняла его, почуяла сердцем, что он хочет сказать.
- Ну так зачем же ты с ним шепчешься, Миша?! Зачем он тут ползает?.. Вон идет уже, глянь, полюбуйся.
Копейка подходил от реки.
- Не я шепчу, а он, - понизил голос Михась. - И ты не очень прислушивайся. Я знаю, что делаю.
Маленькая Верочка, сидевшая на коленях у отца, посмотрела на Михася, посмотрела на Валю и, не умея сказать ничего больше, пролепетала "та-та" и "ма-ма". Михась прижал малышку к себе, а Валя замолчала...
Она поняла еще раз и очень ясно, что Верочки никто ей не отдаст, что без Верочки - что бы там ни было - она никуда не уйдет, да идти ей никуда не надо.
- Так ты смотри, Михась, - сказала она и чуть не бегом кинулась в кухоньку-боковушку. Сказала бы, может, и еще что, да не хотела, чтобы услышал чужой и - еще пуще - чтобы он увидел ее слезы.
А чужой уже топтался в сенях, обивая с валенок снег.
Недели через две Копейка сляпал наконец ларь под овес, и хозяин поставил вечером чарку.
Чарка эта была не первая. Михась время от времени выпивал с ним и раньше по рюмочке, выпивал с тоски, и на душу ему опять начинали падать теплые липкие капли льстивых речей. Но вскоре это ему приелось. Уже неоднократно расхвалено было все - от высокого забора, с которого Копейка начал, до последней доски на чердаке сарая... Копейка, по-видимому, и сам считал, что достаточно уже распарил мужика и можно приступить к дальнейшей обработке. Он заговорил о войне, которая вот-вот должна начаться, про незавидную судьбу, ожидающую активистов с приходом тех, кто "наведет порядок...".
Тогда Михась окончательно понял, что дело нечисто. Ему представилось, что он, как глупый, доверчивый бычок, опустил башку, Копейка почесывает ему между рогов, а сам держит нож наготове...
И зять решил выпить с Копейкой как следует. "Посмотрим, кто больше выдержит и что ты мне еще скажешь!"
Валя выпила с ними немного, легла с Верочкой на печь и притаилась.
А они сидели за столом друг против друга и опрокидывали стакан за стаканом. Копейка сдал первым: его развезло, и он заговорил начистоту. Спьяна ему казалось, что он только намекает, но от этих намеков Михась не спал в ту ночь до утра, и встав раньше Копейки, сидел курил и думал.
А подумать было о чем. Зять знал, сколько водки выпил с Копейкой Микола, и все зря. А тут этот же самый Копейка за один раз выложил перед ним - "намеками" - такое... Есть, мол, люди, которые "не спят и сейчас". Их еще маловато, но скоро будет больше. И Рымша уже здесь. Ему известно, что у вас тут делается и кто чем дышит, потому что это не кто-нибудь чужой, а свой человек, здешний, и от него ничего не укроется. Может, он даже из вашей, а может, из соседней деревни - это неважно. Важно другое: откуда он здесь появился и кто его послал. И кто хочет, тот и сегодня может жить так, чтобы завтра ему сказали спасибо...
Валя рассказала потом, что несколько раз повторялось имя молодого Носика. Один раз Копейка обмолвился даже и о Гришке Бобруке... Михась не мог этого припомнить и винил в том чарку.
Теперь, наутро после попойки, он молча дымил самосадом и все думал о том, что, если бы вчера он был чуть-чуть трезвее, если б у него ума побольше, можно было бы выпытать у Копейки еще кое-что.
После завтрака, когда Валя, взяв Верочку с собой, ушла с куделью на соседний хутор, Михась начал атаку.
- Ты научи меня, Сергей, что мне делать, - заговорил он с таким чистосердечным видом, какой только мог принять.
Копейка раздумывал недолго.
- Ты парень ходовой, - прогудел он, по своей привычке и сейчас глядя исподлобья. - Тебе стоит захотеть - много мог бы сделать.
- Почему ж ты думаешь, что я не хочу? Меня, брат, только научи...