Как писал У. Оден, «время поклоняется языку и прощает тех, кем он жив». И верно, достаточно взглянуть на одну из ее последних фотографий. Здесь она все еще среди нас, лишь на мгновение остановленная объективом фотографа, но глаза уже прозревают иное, и весь ее облик устремлен куда-то за грань неведомого
Историк языка. О чудесах и текстах
Тема научно-исследовательской работы в семинаре Е. Ф. Широкорад вначале была сформулирована как «Противопоставление свой чужой в истории русского языка». Обсуждая лексическое наполнение этой оппозиции, мы с научным руководителем вспомнили о «чуде», как одной из номинаций в ряду чужого, чуждого, и постепенно стало ясно, что смысловой центр всей проблематики состоит именно в изучении «чуда». И вот тогда было решено направить усилия на описание «Чуда» как концепта восточнославянской книжной культуры.
В фундаментальном труде Ю. С. Степанова «Константы. Словарь русской культуры» концепт «Чудо» определяется формулой:
«нечто, обозначающее цельную ситуацию, в которой «говорение» предполагает «слушание» и наоборот, «круговорот речи» или даже нечто большее «круговорот общения».
Оставалось «одеть» эту гипотезу академика Степанова в одежды конкретных текстов, в первую очередь, евангельских, а затем житийных. Если Ю. С. Степанов допускает ранее не предпринимавшееся учеными сближение «Чуда» с концептом «Слово» (подтвержденное также и этимологией: слав. *čudo «чудо, воспринятое на слух»), то мы предложили следующее толкование «Чуда»:
«словесное действие (творчество), проявление Бога в человеке и / или для человека».
Преимуществом такого определения славянского «Чуда» можно считать его рассмотрение как культурной ценности, включенной в широкий круговорот общения.
Христианское понимание «чуда», которое зафиксировано в тексте Евангелий, проникает в восточнославянскую культуру с переводами священных текстов Нового Завета.
В Евангелиях описано несколько десятков чудес, совершенных Иисусом, но при этом они редко обозначаются собственно словом чудо. Это слово может присутствовать в текстах, и тогда оно выступает как ключ к повествованию о «чуде». Так же редко чудеса называются делами или знамениями. Значительно чаще бывает так, что описанная ситуация не содержит лексических признаков для ее определения как «чудесной». Но, принимая диалогическую модель представлений о «чуде», такие признаки можно заметить, а затем обнаружить их устойчивость и повторяемость.
Евангельские «чудесные» истории обладают следующими признаками:1
Ряд обозначений «Чуда» представлен существительными дела, знамения, чудеса. Между тем, редкость появления этого признака говорит о его второстепенности.
«Чудо», в соответствии с гипотезой о тождественном устройстве концептов «Чудо» и «Слово», возникает во время встречи, контакта и общения двух сторон. Один из участников такого контакта неизменен это Иисус, всегда названный по имени. Второй человек, находящийся в кризисной ситуации, требующей разрешения, болезни или недостатка (слепота, немота, глухота, одержимость бесами). В тексте названо лицо и его атрибут, обозначен признак «объект»: теща, лежащая в горячке (Мф. 8:14), глухой косноязычный (Мк. 7:32), страждущий водяною болезнью (Лк. 14:2).2
Признак «встреча/установление контакта» описан как просьба, молитва страждущего с использованием глаголов приступити, кланятися, поклонитися,3 которые можно рассматривать как описание собственно встречи, а также других глаголов: глаголати, зъвати, возопити, молити, отъвещати, вознести гласъ, возопити гласъмь велиемъ, очистити, помиловати, возложити руку, сънити исцелитъ, помочи. Можно говорить об открытости, ожидании чуда как одном из условий его совершения:
«Христос, как известно, не мог творить чудеса в Назарете: там никто не ждал от него чуда и не открывался чуду Христос исцелил женщину, открытую чуду».