МУРАВЕЙКО /отнимая от губ флейту/. С преступностью, конечно, надо бороться всем миром. Сообща!
ХМУРЫЙ. Правильно. Пусть каждый сам себя ловит!
МУРАВЕЙКО. Но я-то сама из милицейского кооператива.
ХМУРЫЙ. Платная, значит? Ну-ну.
/Удовлетворённая ответом, снова взявшись за флейту, МУРАВЕЙКО уходит. Мелодия постепенно затихает. Из кафе, явно подталкиваемый в спину, неохотно выходит ПОДГУЛЯВШИЙ, переругиваясь со служителем./
ПОДГУЛЯВШИЙ. Нравится, вот и сижу! Ну и что, что все гости ушли? Ну и что, что юбиляр ушёл? /Свет в кафе гаснет./ И это кооперативное кафе! За тройную цену! /ХМУРОМУ./ Я нынче на два юбилея приглашён был. На первом пообедал, а на втором, здесь ну никакого аппетита. Вот и сидел, ждал, когда этот аппетит появится. /Пошатываясь, уходит./
/Из первого подъезда выходит ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ ДАНИЛЮК, молодцеватый мужчина при усах и в полной пожарной амуниции. Из второго подъезда ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА КАРПУШКИНА, красивая, могучего телосложения дама. Оба бросают взгляд на часы./
ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Мне на дежурство, Оксана Георгиевна, а вам на смену? Так?
ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Так, Игорь Тарасович. Первую партию городских булочек мы выпекаем поздно ночью!
ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Для тех, кто не спит?
ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Вот именно.
ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Городские это ведь бывшие французские?
ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Да, они. /Смотря вверх./ Свекровь в окно смотрит Пойду.
/Кивнув друг другу, расходятся. Слышится шум приближающейся автомашины. Останавливается. Хлопает дверца. Не заметив ХМУРОГО, мимо пробегает мужчина лет сорока, в рабочем комбинезоне. В руке у него куртка. Это ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ КАРПУШКИН. Оглядывается на не видимого за сценой водителя./
ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ. Я мигом! Не беспокойтесь! У приятеля одолжу и /Вбегает в телефонную будку, набирает номер./ Что? Какой ещё, к чёрту, автоматический секретарь?! Эдик, это я, Игнатий! Ну, так как? Всё в силе? Нет, пока один. Она чуть позже явится. Ну, не так-то ведь просто солидной даме ночью из дома исчезнуть. Я-то? Да прямо с работы. К себе даже не подымусь. Оксана-то уже ушла городские булочки они выпекают поздно ночью а мама дома. Не выпустит. Хуже тёщи! Ну, часочка через три явлюсь. В цеху, скажу, задержался. /Смеётся./ Так, я ж и вправду задержался. Что делал? Панелевозы ремонтировал! И так, знаешь ли, увлёкся Чуть на свидание не опоздал! /Смеётся./ У тебя удобно? Мы неприхотливы! Что? Трубы гудят? Никак слесаря не вызовешь? Ну, этим ты нас не запугаешь! Всё! Поднимаюсь! /Убегает в подъезд./
/Проходит минута Появляется шикарно одетый ВОДИТЕЛЬ ТАКСИ. Оглядывается./
ВОДИТЕЛЬ. Нет, ты погляди! Мало что за наши, за рубли его любезно сюда доставил, так ещё и Слинял, подлец.
ХМУРЫЙ. Думаешь, не одолжит ему приятель?
ВОДИТЕЛЬ. А ты бы одолжил?
ХМУРЫЙ. А ты?
ВОДИТЕЛЬ. Бормотал что-то всю дорогу, в затылке скрёб. Ай да, Карпушкин, говорит, ай да молодец! /Махнув рукой, уходит./
/Слышится шум отъезжающей автомашины. Тут же из подъезда выбегает КАРПУШКИН./
ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ /оглядывается, замечает ХМУРОГО/. А, вот вы где! Извините, задержался. /Протягивает деньги./ Сдачи не надо! /Убегает обратно в подъезд./
/Подержав деньги на ладони, пожав плечами, ХМУРЫЙ суёт их в карман ковбойки. Из второго подъезда выходит ДИНА ДАНИЛЮК. Смотрит наверх, на одно из окон дома, потом на часы. Из первого подъезда, насвистывая, выходит увешанный фотоаппаратурой ЭДУАРД ТРОШКИН./
ДИНА /оглядываясь по сторонам/. Тобик! Тобик! Ты где? Ко мне!
ТРОШКИН. А, Дина! Хоть бы взглянуть на вашего Тобика. Что за порода?
ДИНА /неуверенно/. Ну Он примерно такой /Показывает руками размер Тобика./ Эдуард Леопольдович, вы что, опять на съёмку? И опять ночью?
ТРОШКИН. Как будущей журналистке признаюсь. Хочу создать фотохудожественный репортаж о ночной жизни нашего города.
ДИНА. Я думала, существует только ночной Париж, ночной Нью-Йорк но чтоб наш город!
ТРОШКИН /обиженно/. Очевидно, вас ещё слишком рано укладывают спать. Вы оглянитесь только! Ну, как?