Если женщина дура, то она и в сексе дура. Между собой мужчина-мудак и женщина-дура еще могут ебаться; но умным людям с ними ебаться невыносимо. Если мужчина - мудак, то и хуй у него тоже мудак. Если женщина дура, то и пизда у нее соответственно будет дура дурой.
Лена после оргазма плакала. Но это плакала не Лена. Это опять же плакала вся система русской женщины. Систему успокаивать сложнее, чем Лену. Система уже очень давно плачет.
Говно тот русский мужчина, кто не мечтает лично зашить порванную целку Сонечке и вытащить из-под паровоза Анечку! А если он не русский и не мужчина, но все равно не мечтает, то он тогда даже и не говно, а просто не человек! Нельзя быть человеком и не жалеть Сонечку в тот момент, когда ей заплатили тридцать целковых за первый раз: потными пальцами новенькие купюры в дождливую петербургскую ночь, а Сонечке стыдно, Сонечку дефлорировали, Сонечка плачет, но это сладкий стыд, не плачь, Сонечка, не плачь, дура ты ебаная, ведь до сих пор вся русская литература держится на твоей целке. Я бы, Сонечка, положил вместо тебя Лену или даже сам бы за тебя лег, расправив ноги как крылья, но это прежний век, тем более самая его середина, гомосексуализм пока не в моде, мужчин мужчины не ебали. В литературе. В жизни, говорят, ебали. Но не сильно и не каждый день, а по вторникам и под прощеное воскресенье.
И еще, Сонечка, передай Анечке - пусть Анечка тоже не плачет! Не надо, Анечка, дура ты безголовая, плакать! Ведь тот блядский паровоз переехал не только твою шейку - он переехал шейку всей русской литературе! После твоей шеи русская литература так и не нашла себе другую подходящую шею. Русская литература теперь навсегда без шеи. Так зачем же тогда зря плакать? Плакать не надо. А надо любить жизнь, спокойно себе ебаться, не болеть и не повторять чужих ошибок. Лена, пожалуйста, тоже не плачь! Оргазм, Лена, не беда. Оргазм, Лена, беда. Но поправимая беда. У нас теперь есть "Молчание козлят -3, или Восставшие из ада" - лучшая книга последнего десятилетия. Это даже и не книга. Это дверь. Наконец распахнувшаяся дверь из запертой комнаты кризиса девяностых.
На Бродвее - чеховский театральный фестиваль, посвященный столетию "Вишневого сада". Опытный полицейский Джек Дублин понимает: добром это не кончится.
Так и есть! Все кончилось злом. Снова отрезанные хуи, вывернутые наизнанку соски грудей, запеченные в тесте верхние половые губы... Снова кто-то терроризирует козликов-американцев. В Америке снова скверно пахнет. В Америке плохо. В Америке плачут.
Все это напоминает Джеку бесчинства Феди и Чехова. Но ведь Джек лично разодрал Феде хуем глотку, а Чехова припечатал "Доктором Живаго"! Джек лично отправил обоих в ад! Неужели они вернулись?
В День благодарения Джек получает по почте эффектный подарок: заспиртованный коктейль из вырванных с корнем женских и мужских гениталий. И записку: "Мы идем за тобой, Джек!". Подпись - Федя. Подпись - Чехов. Вернулись, суки!
Но это уже не просто локальный террор, вызванный театральным фестивалем, Федя и Чехов собираются обосноваться в Америке всерьез и надолго. Президент Америки получает письмо, Чехов требует от президента сжечь все книги в Америке, кроме книг Чехова. Не ставить никаких других пьес, кроме пьес Чехова. Не снимать никаких других фильмов, кроме экранизаций Чехова. Совсем, блядь, охуел! Иначе Чехов обещает сжечь Америку. Президент не может выполнить требований Чехова. Америка - свободная страна, и в ней каждый имеет право читать, снимать и смотреть что угодно, а не только Чехова. Чехов, конечно, интересный писатель, но не до такой же степени!
Но в Америке есть гуманисты и слюнтяи. Они есть везде. Есть они и в Америке.