При этом навязчиво воспроизводящиеся попытки тех или иных интеллектуальных кругов «дистанцироваться от власти», в конечном счете, выявляют глубочайшую связь с ней, зависимость от нее. Дело здесь даже не в социальных позициях интеллигенции, ее средствах к существованию (хотя уж это-то обстоятельство стало за последние три года совершенно очевидным), но в самих ходах мысли, в системе идентификации в представлениях о себе и своем деле, фокусе интересов и горизонте проблем, критериях оценки, воле к самоосуществлению, готовности отвечать за сделанное. Вопрос об отечественной элите (вернее элитах, и прежде всего политической и интеллектуальной) остается, таким образом, открытым. Социуму, который стремится выйти из кризиса, но не имеет своей элиты, предстоит почувствовать последствия этого, по крайней мере, в нескольких аспектах: мы имеем в виду дефицит представлений о целях развития общества, о «цене» разных его вариантов, крайне примитивные модели человека, «работающие» в обществе, сужение спектра этих моделей и обеднение стоящих за ними ценностей, а значит моральный уровень общества, моральную атмосферу в нем. С одной стороны, здесь как будто встает проблема подготовки элит, их «выращивания», о чем ниже. С другой стоило бы обсудить проблему такого типа развития общества, при котором потребности в национальных элитах и повышенной функциональной нагрузки на них нет, но нет надобности и в широкомасштабных идеологиях развития, что в нашем случае, конечно же, приходит в противоречие с комплексом миссионерских представлений о «великой державе» и ее «всемирном предназначении» (а соответственно, задевает интересы групп, сохраняющих и отстаивающих подобные реликтовые представления, как и другие формы государственной идеологии).
В этих условиях первоначальные импульсы и инициативы общественного развития либо хотя бы сдвига где бы и по каким поводам они ни возникли должны были рано или поздно столкнуться с более фундаментальной реальностью: системой институтов советского общества и, наконец, с наиболее сложным его институтом (своего рода «институтом институтов») устойчивой «антропологической» структурой, личностью «советского человека»[2]. События последнего, может быть, самого тяжелого за десятилетие, года убеждают в том, что возможности модернизации российского общества и общественного сознания «сверху» и в один прием исчерпаны если не навсегда, то очень надолго. Нет сегодня в России ни такой силы, ни такого института, ни такой фигуры («вождя»), которые проявили бы готовность взять на себя подобную задачу и, что еще важнее, были бы в этом качестве поддержаны значительной по объему или влиятельной по статусу частью населения. Отсутствие в нашем обществе многоуровневой системы «промежуточных институтов», неразработанность собственно публичного плана взаимодействия, согласования целей и интересов ставит под вопрос саму возможность коллективного действия какой-либо группы или структуры, но, как представляется, делает маловероятным и сколько-нибудь эффективное волевое воздействие на ситуацию с чьей бы то ни было стороны.
Чего мы не предполагали и не могли предполагать до тех пор, пока процесс изменений не начался, не пошло реальное разложение существовавшей до этого социальной системы, это глубинной связи советских социальных, политических, экономических и проч. институтов с типом «человека», а соответственно, со всеми микро и макро обстоятельствами его существования, повседневного воспроизводства в семье, общении, работе, образовании, круге коммуникаций и т. п., включая, казалось бы, самые интимные материи и мотивации. Поэтому первоначальные (времен перестройки и гласности) представления о том, что достаточно реформировать политико-идеологические структуры и Россия войдет в круг «нормальных обществ», постепенно сменились более пессимистическим и трезвым пониманием. В строгом смысле слова, речь не может идти о реформах, поскольку советская система институтов не допускает трансформации (ни революционной ломки, ни эволюционных изменений), если не считать декоративной замены «Верховного Совета» на «Думу», а совдепов на «сенаторов». Поскольку речь заходит об изменениях в фундаментальных структурах данного типа личности, в формах современного социального бытия как такового, то гадать о сроках, характере, реальных действующих лицах, способных осознать глубину идущего кризиса, занятие сейчас довольно бессодержательное. Во всяком случае, масштабы возможных изменений должны так или иначе захватывать всю многоуровневую систему репродукции образовательные, семейные, дружеские связи, соответствующие символы, структуры представлений, нормы должного и желаемого, возможного и недопустимого и проч.