Нет, я затаила дыхание.
А хочешь?
«Никогда не соглашайся с первого раза. Парни этого не любят, их надо немного помучить», вспомнила я житейскую мудрость, подслушанную в женском туалете. Вспомнила и ответила:
Конечно!
Разумеется, ни маме, ни бабушке я про Ораниенбаум не сказала. «Завтра шесть уроков и классный час», соврала, не моргнув. Всех это устроило.
В девять утра мы уже мчались в замёрзшей электричке, а в одиннадцать кидались снежками на пустых аллеях. Синицы клевали хлебные крошки с моей варежки. Высоко в небе висело ртутное зимнее солнце. Я чувствовала себя счастливой.
Я открыла дверь и сразу поняла: что-то не так. В квартире было холодно, пахло табаком и лекарствами. Я разулась и прошла на кухню. Бабушка, в вишнёвом пальто и кокетливой круглой шляпке, стояла у открытого окна и курила. Такого с ней давно не случалось. Меня обдало паникой: видимо, бабушке уже сообщили
Я звонила в школу, тебя не было, чересчур спокойно, даже лениво протянула бабушка.
Я мы залепетала я.
Хорошо, что с тобой всё в порядке. Маму забрали в больницу, нужно будет завтра отвезти ей вещи.
Что случилось?
Я вообразила, что мама узнала о моем прогуле и решила, что меня убили. Потом ей стало плохо с сердцем, и её увезла «скорая». Или история с Никишиной была правдой, и на маму совершено покушение?
Мама маме бабушка запнулась.
Она обернулась ко мне, и я заметила, как страшно, иссиня-фарфорово она бледна. Тени со всего лица собрались к глазам.
У мамы проблемы Мама Кажется, она Мама сошла с ума.
Бабушка поднесла к губам пальцы, как будто хотела их поцеловать. Рукав пальто был испачкан побелкой, и я отряхнула его. Бабушка поблагодарила.
Я не знаю, что делать.
Это сказала бабушка? Я не ослышалась?
Врачи ничего не говорят.
Она стащила с головы шляпку и бросила её на стол.
Словно и не больница вовсе: красивые модерновые корпуса ажур, дерево и снег, мягко укрывающий двускатные крыши. Бабушка шагала впереди. Впервые я видела её такой: седые волосы выбились из-под шляпки, пальто расстегнуто.
Мы заплутали в больничном лабиринте. Скорбная фигура сухие воспалённые глаза, взъерошенные волосы и термос в бумажном пакете подсказала дорогу.
Кирпичный флигель зарылся в снег подальше от людских глаз. Над окнами нависали огромные сосульки, блестящие, как бабушкин хрусталь. Внутри, в царстве казенной синей краски и дореволюционной метлахской плитки, пахло типичным пищеблоком капустой и спитым чаем. У входа стояли длинные сани с бидонами, на которых краской были намалёваны непонятные буквы и цифры.
Меня затрясло. От синевы рябило в глазах.
Бабушка постучала в дверь. Открыли. Запах капусты усилился. Полная женщина в застиранном белом халате перебросилась с бабушкой парой слов и впустила нас внутрь. Я сразу, будто тёплой водой окатили, вспотела. Бабушка разделась, стащила с меня куртку, сунула в руки тапочки. Из соседнего помещения выглянула женщина в розовом халате красивая, с тонким профилем и густыми светлыми волосами. Пожевав губами, она посмотрела на бабушку, потом на меня и грустно улыбнулась.
Я ожидала всего, чего угодно клеток, мягких стен, звероподобных буйных больных но вместо этого мы прошли в обычную комнату с бежевыми стенами. На потрёпанном диване сидели мужчина и женщина. Он держал её за руку и рассказывал что-то, она кивала головой. Девушка чуть постарше меня, не стесняясь посторонних, примеряла на голое тело кофточку, которую принесли родители. Они шутили почти непринужденно и весело не хватало самой малости.
Я едва узнала маму в казенной куртке с эмблемой больницы на спине и леопардовом халате с чужого плеча. Она вымученно улыбнулась и села рядом с бабушкой.
Страшно боясь заплакать, я отодвинулась от них, но вместо слёз изнутри рвалась дрожь. Бабушка вполне владела собой. Она заправила выбившуюся прядь за ухо и спросила у мамы:
Кушать хочешь? Я принесла фрукты и пирожки.
Мама посмотрела на нас, и две слезы страшно медленно выкатились из глаз.
Не нужно плакать, бабушка говорила с уверенностью диктора центрального канала. Тебя немного подлечат, и всё будет хорошо. Ты просто устала. Кушай.