Село находилось на полпути до Чувашихи. Там нас будили, лошадь привязывали, рассупонивали и давали ей сена, иногда овса из торбы. Все поднимались на второй этаж чайной и долго отдыхали. Пили чай с сахаром вприкуску из больших чашек с блюдцами. Дед Матвей обычно задавал два-три вопроса о московской жизни: как, мол, живете-можете, как отец Иван, как растут детки-внучатки?
Когда мы подросли, сначала купили велосипед Анатолию, позже мне. Путь на подводе от станции матушка проделывала одна с Моськой. Мы же укатывали на великах по тропинкам в Чувашиху. Однажды возница приехал с вещами, но без матушки и кота. Что случилось? Оказалось, Моська вылез из корзины и потерялся. Мать вернулась к вечеру, огорченная, в слезах. Утром она разбудила Анатолия, накормила яичницей и послала искать Моську. Он проехал по дорогам до Ставрова, но вернулся один. На другое утро пришла моя очередь искать кота. Я честно проехал все деревни, где, по рассказу матери, мог сбежать наш тигренок, но кричать дурацкое имя Моська стеснялся. Раза два крикнул и увидел странно взиравших на меня парней. Еще побьют, подумал. На третий день матушка сказала:
В печке я оставила щей и каши на два дня. Напекла пирогов. Ухожу от вас искать Моську. Когда вернусь, не знаю.
К вечеру она вернулась, и надо же! с Моськой. Кот жил долго и умер у меня в ногах, когда я читал стихи Лермонтова. Вскоре мать завела собачку белоснежного шпица. Возникла новая любовь. В октябре 41-го матери пришлось покинуть Москву, отправиться в эвакуацию в Казань, где служил брат Анатолий. О путешествии с собакой в поезде не могло быть и речи. И бросить ее на произвол судьбы мать, конечно, тоже не могла. Чтобы собачка не мучилась, умирая с голоду, мать ее удавила. Вот такой был характер!
Но я забежал далеко вперед. С деревней связаны милые детские и отроческие годы пора безмятежной жизни и приключений. В ту пору заветной детской игрушкой был деревянный конь на колесиках. Его можно было без устали катать и самим на нем кататься. Любимую игрушку брали в деревню. Мой двоюродный брат Санька смастерил мне игрушечную телегу с миниатюрными оглоблями, осями и колесами. Санька же сшил игрушечный хомут для коня, изготовил дуги, обучал меня, как запрягать лошадь. В пору сенокоса мы с ним косили траву, сушили и укладывали в копны, а потом перевозили на игрушечной телеге в сарай. Я никогда не видел брата больным. Но он страдал эпилепсией и зимой в припадке умер.
Любовь к лошадям чуть не кончилась для меня трагедией. У деда Матвея был мерин по кличке Матрос. После коллективизации он стал колхозным, но закрепленным за дедом. Однажды дед разрешил мне прокатиться на телеге, запряженной Матросом, до картофельного поля. Мать возражала: холодно, а одет парень в обновку-матроску и новые башмаки. «Пущай прокатится, увещевал ее дед. Матрос смирный конь, не зашибет!» Поле находилось за школой, возле дома дяди Александра. Старший сын деда был отделен одним из первых, но богатства не нажил. Ни вишни, ни яблонь в саду, даже перед домом не были посажены липы или березы. Семья считалась самой бедной в деревне. Мои многочисленные братья щеголяли в рваных штанах с заплатами, вечно босые. Помню, однако, что один из них позже стал актером, играл «социальных героев» в драмтеатре в Москве и был похож на популярного тогда актера Столярова, героя фильма «Цирк».
Матрос без труда тянул телегу с мешками, набитыми картофелем. Он должен был остановиться перед домом, стоявшим на склоне горы. Управлявшая Матросом женщина не смогла удержать лошадь. Тяжелый груз давил на оглобли, на хомут. Мерин отступил на шаг-другой, и телега покатилась под гору. Внизу речка Яхрома. Неглубокая, неширокая повсюду ее можно было перепрыгнуть. Но тут, возле коровника, ее запрудили под водопой. Возвращавшиеся с речки парни крикнули мне: «Крепче держись!» А мне надо было, напротив, выпрыгнуть из телеги. Поверни Матрос чуть вправо, он свалился бы в овраг самое страшное место в деревне, куда нам, ребятне, запрещали даже близко подходить. Мерин бежал прямо по тропке, приняв ее за проторенную дорогу. Он с ходу перемахнул через речку, распластался на берегу, а телега со мной оказалась на середине Яхромы и стала тонуть. К счастью, дно заросло камышом, и, цепляясь за стебли, я выкарабкался на берег.
Когда я подрос, возникли проблемы в отношениях с матушкой. Она наказывала меня за поздние гулянья на «кругу», где танцевали и пели частушки деревенские парни и девчата. Я объяснял матери, что люблю музыку. Не действовало. «Купи мне гармонь, попросил мать. Буду сидеть дома и играть». Мое предложение и понравилось ей, и напугало. Где взять деньги? Вместо денег отдали будущий урожай антоновки из нашего сада. Тогда на деревенских гуляньях звучали владимирские «страдания», «Светит месяц», «Барыня» и другие нехитрые мелодии. Мне удалось одолеть премудрости двухрядки и выучить несколько песен. Их оказалось достаточно, чтобы прослыть деревенским гармонистом. Для матери начались новые испытания, хотя она и гордилась мной. Теперь я еще дольше пропадал на «кругу».