Зулейка покраснела от такого признания.
Ой, а чего так потемнело-то? Стёпка, грозища будет! всплеснула она руками. Тучища чёрная-чёрная идёт! Я думала, у меня в животе бурчит, а это гром где-то далеко гремел.
Она засмеялась, а я, выглянув в окошко, понял, что гроза действительно будет нешуточная.
Проголодалась, что ли? Вон, от Пришлого картошка в мундирах осталась и немного хлеба. Всё равно по домам до дождя добежать не успеем, так давай хоть поедим. Ему всё равно еда уже не нужна.
А может, успеем?
Может Но тогда поесть не успеем. А картошка в чугунке уже два дня лежит, испортиться может до завтра. И хлеб совсем зачерствеет.
Снаружи прогрохотало так, что у Зульки совершенно не осталось сомнений в том, что это не в животе у неё с голода бурчит. А я уже тащил на стол найденную еду.
Молоко скислось. Простоквашу будешь?
Хороший получился ужин! Картошка с солью и кусочком масла, выуженным из баночки с водой, чёрствый хлеб с простоквашей. Прокисшую и начавшую вонять уху, правда, пришлось выплеснуть прямо с крылечка. Уютно было: сумрак от закрывших небо туч и давно не мытых окон, снаружи ветер бушует, ветки деревьев хлещут по тесовой крыше домика, простоявшего несколько лет без хозяев, а мы вдвоём, совсем по-семейному, ужинаем
Смотри, как ливануло! ткнул я алюминиевой вилкой в сторону окошка.
Ага! Ужас просто!
А следом по крыше лупанули, затрещали сухим горохом градины. Я доел и плюхнулся на кровать, застеленную каким-то тряпьём, оставшимся от давным-давно похороненных хозяев. Правда, недавно постиранным новым хозяином домишки, стоящего на самой окраине деревни. Кровать у окошка, и с неё удобно наблюдать за бушующей на улице непогодой.
Иди сюда! Отсюда здо́рово видно! Пролезай к окошку, подвинул я подушку для Зульки.
Зулейка неуклюже переползла через меня, пытаясь при этом прикрывать ноги подолом своего сарафанчика. Для того я и пустил её к окошку, чтобы на её ноги под подолом поглядеть. А может, и ещё что-нибудь мелькнувшее успею заметить. Да только она хитрая оказалась, прикрыла. И едва подружка устроилась на подушке, тут же ляпнул ладошку ей на грудь.
Стёпка! откинула она руку.
А чё? Ты же в прошлый раз говорила, что тебе приятно! снова сделал я то же самое, и она уже не вредничала. Вон, смотри, как там жутко!
А чего? Ведь правда же приятно! Она же сама говорила, что ладошка у меня мягкая, тёплая. Её грудь я не тискаю до синяков, как другие пацаны, а просто держу. Ну, чуть поглаживаю, и от этого соски у Зулейки становятся твёрдые-твёрдые, как горошины.
Ой, как сверкает-то!
Сейчас шараааахнет! в предвкушении раската грома хихикнул я и, воспользовавшись моментом, сунул руку через вырез подмышки уже под сарафан.
Бессовестный! муркнула Зулька, покрепче прижимаясь ко мне, потому что действительно на улице так загрохотало, что стёкла зазвенели.
А у меня аж дух перехватило, слюну сглатывать начал. Главное чтобы смеяться не начала из-за того, что ей в бедро упирается что-то, похожее на сучок. Что это за «сучок», она прекрасно понимает, вон, как сама задышала!
Стёп, давай одеялом укроемся. Я стесняюсь И вообще, маленький ты ещё для этого!
Я-то маленький? Да мне четырнадцать с половиной, почти уже пятнадцать! обиделся я, натянув на обоих рваное одеяло, и рука как-то сама собой полезла Зульке под подол.
А мне уже шестнадцать! И знаю я, чего тебе надо
Я тоже знаю.
Ой, Стёпа! Меня же мать прибьёт, если узнает, что я тебе такое позволяю, чуть слышно зашептала она. Какие у тебя руки ласковые! Что же ты со мной делаешь, Стёпочка!
Зулечка, а можно
Я стесняюсь Ну, Стёпа! Ну, не надо Подожди, я сама сниму, а то ещё резинку порвёшь
Дождь уже закончился, сквозь прохудившуюся крышу на облезлый пол домика Пришлого капала просочившаяся сквозь тесины кровли и потолочные доски вода. Темнело уже не только из-за туч, но и потому, что наступал вечер, а мы спали, тесно прижавшись друг другу. Совершенно голые, как настоящие муж и жена. Тем более, перед тем, как начать ЭТО, я пообещал Зулейке, что непременно на ней женюсь, когда подрастём.
Мы с Зулькой проснулись от скрипнувшей половицы, ещё не понимая, ни где находимся, ни сколько прошло времени после того, как оказались в доме Пришлого. И, открыв глаза, я увидел две какие-то фигуры без лиц. Точнее, с лицами, закрытыми какими-то тряпками, из-под которых видны были лишь глаза. На головах обоих платки с такими же разводами, как и на странной коробочке, найденной в ящике. А ещё успел заметить в руках у обоих автоматы. Не привычные, с которыми приезжали «баскаки», а какие-то неизвестные. И тут Зуля с испугу завизжала так, что я чуть не оглох.