Энергия этого подвижного создания была настолько сильна, что, несмотря на ряд бессонных ночей и кутежей, цвет ее лица был так же чист, щеки так же розовы, а плечи так же свежи, как будто она только что явилась из какого-нибудь тихого, укромного приюта. Ее необыкновенный наряд, пожалуй, слишком клоунский, шел, однако, к ней как нельзя лучше. Корсаж из золотой парчи с длинной талией и алыми бантами на плече, концы которых падали на ее обнаженные руки, заканчивался коротенькой юбочкой из алого бархата, усеянной блестками и колечками, спускавшейся только до колен, причем видны были крепкие, стройные ноги в белых шелковых чулках и красных туфельках с медными каблучками. Ни у одной испанской танцовщицы не могло быть более гибко сложенной талии, ни одна не могла быть живее этой странной девушки, в которой, казалось, сидел какой-то демон танца и движения. Ни одной минуты она не оставалась спокойной. Казалось, и легкое покачивание грациозной головки и волнообразные движения плеч и бедер — все это следовало ритму невидимого оркестра, причем носок правой ноги отбивал такт. Последнее движение было полно грации, так как Королева Вакханок стояла на подушках коляски во весь рост и ее ножка упиралась в верхний край дверки.
На голове у нее была позолоченная диадема с гремящими бубенчиками, эмблема ее шумного царствования. Волосы, заплетенные в две толстые косы, обрамляли румяные щеки, а сзади были скручены узлом. Левой рукой она опиралась на плечо маленькой Пышной Розы, а в правой держала громадный букет, которым приветствовала толпу, заливаясь громким смехом.
Трудно передать картину безумного, оживленного и шумного веселья, в котором участвовала и третья коляска, загруженная, как и первая, пирамидой фантастических и экстравагантных масок.
Одна только женщина во всей веселой толпе с глубокой грустью смотрела на эту картину. Это была Горбунья, которую толпа выдвинула в первый ряд зрителей вопреки ее усилиям выбраться оттуда. После долгой разлуки ей пришлось увидеть сестру во всем блеске ее своеобразного триумфа, среди веселых возгласов и шумных аплодисментов ее товарищей по веселью. Но хотя Королева Вакханок, по-видимому, вполне разделяла сумасшедшую веселость окружающих, хотя ее лицо сияло радостью, хотя ее окружала безумная, но преходящая роскошь, бедная швея смотрела на нее глазами полными слез и глубоко о ней сожалела. Сожалела!.. она… несчастная работница, одетая чуть ли не в лохмотья, отправляющаяся на рассвете на поиски работы, длившейся и день и ночь! Но Горбунья нежно любила сестру: она забыла окружающую толпу и любовалась молодой красавицей с чувством нежной жалости. Ее бледное личико, с пристально устремленным на веселую и блестящую девушку взором, было полно сочувствия и грустного участия.
Вдруг блестящий, веселый взор, которым Королева Вакханок обводила толпу, встретился с грустным и влажным взглядом Горбуньи.
— Сестра! — воскликнула Сефиза. — Сестренка! — и одним прыжком, гибкая, как танцовщица, она соскочила со своего передвижного трона (коляска в это время уже остановилась) и бросилась с горячностью обнимать Горбунью.
Все это произошло так быстро, что спутники Королевы Вакханок, изумленные ее отважным прыжком, не знали, чем его объяснить. Маски, окружавшие бедную швею, отступили в удивлении, а Горбунья, поглощенная радостью свидания, даже и не подумала о том контрасте, который существовал между ними и, конечно, должен был бы возбудить веселость толпы.
Сефизе первой пришла мысль об этом и, желая избавить сестру от унижения, она обернулась к экипажу и сказала:
— Дай-ка мне сюда плащ, Пышная Роза!..