Она сидела у чужого подъезда, нагнувшись вперёд, обхватив голову руками, и чуть раскачиваясь. Неудержимо тянуло в тяжёлый алкогольный сон, и в другой ситуации можно было бы лечь прямо на скамью, но сегодня этому мешал холод, уже начавший проникать под тонкую одежду. Но нет худа без добра он же сумел немного освежить Наткины путающиеся мысли, ровно настолько, чтобы этого хватило для принятия простого решения вернуться туда, где ей последний раз было тепло и спокойно. К Митрию. В уютный вагончик с картинами на стенах. К человеку, проявившему доброту, которую она не оправдала. Но ведь больше идти всё равно некуда, верно?
И Натка пошла.
Пошла, потащилась, качаясь из стороны в сторону, привлекая брезгливые взгляды прохожих, вздрагивая от холодных порывов ветра. Пошла в том направлении, откуда, судя по смутным воспоминаниям, вчера привёз её автобус. И этот путь занял ни много, ни мало добрую половину суток. С полудня до полуночи. Разумеется, всё это время она не только шла. Несколько раз проникала в подъезды, где находила батарею и ложилась возле неё, отогревая коченеющее тело. Там и засыпала: на полчаса, на час, а то и дольше, пока её не гнали прочь безликие, но очень шумные люди.
А на улице темнело, холодало, и хмель, пусть неохотно, но выветривался из Наткиной уже раскалывающейся от боли головы, тем самым предавая её в лапы торжествующий абстяги, но зато возвращая возможность быстрее двигаться и худо-бедно соображать. Она уже думала о том, что скажет Митрию, как сможет объяснять то, что пренебрегла его добрым порывом и променяла предложенную искреннюю помощь на очередной бесцельный запойный день? И есть ли смысл оправдываться? Если Митрий и сам когда-то прошёл через всё это он поймёт. Другой вопрос захочет ли помочь ей ещё раз? Об этом Натка старалась не думать, но очень надеялась, что поможет, что не оставит её посреди ночи (а когда она доберётся до его вагончика, несомненно будет уже ночь) на улице. Ладно бы ещё было лето, но сейчас так холодно И тем холоднее становится, чем гуще смыкается вокруг Натки темнота.
Оживлённый центр остался позади, пустела проезжая часть улиц, последние прохожие торопились в свои тёплые квартиры, гасли жёлтые окна домов город засыпал. Городу было всё равно, что на его остывающих улицах остались те, кому некуда пойти.
Натка увидела, как впереди открылась, выпуская манящий свет, дверь подъезда, и почти бегом бросилась туда. Повезло выходящий из дверей человек торопился и не обратил на неё внимания. Полчаса в тепле, прижавшись к батарее, в полуобморочном состоянии начинающегося тяжелейшего абстинентного синдрома всё-таки подарили Натке силы для последнего рывка. Для последнего, потому что здесь жилые дома заканчивались, и за знакомым поворотом возле храма, начиналась безлюдная и бесконечная промзона с её мертвыми синими огнями.
Оставшийся час пути почти стёрся из Наткиной памяти. Она урывками помнила блеск снега под фонарями, гудок автомобиля, под который чуть не попала, свою тощую тень на мёрзлом асфальте, и холод, холод, холод! Холод теперь был везде, он вытеснил из окружающего мира всё остальное и стал Наткиной единственной реальностью. Жестокой реальностью, заставляющей через силу переставлять дрожащие ноги, не позволяющей остановиться или хотя бы замедлить шаг, не делающей скидок на её бешено колотящееся сердце и пульсирующую болью голову.
Когда перед затуманенным взором показался знакомый вагончик, Натка не сразу поверила, что всё-таки дошла. Сокращая последнее расстояние до своей цели, она всё ждала, что уютный жёлтый свет его окон вдруг начнёт отдаляться по мере её приближения, как отдаляются от заблудившегося путника болотные огни. Ей было уже всё равно что скажет Митрий, как отреагирует на её появление стыд пропал. Стыд и так последние годы не особо-то часто напоминал о себе, хоть и были в Наткиной жизни для него причины много причин! Но о каком стыде может идти речь, когда ты чувствуешь, что от холода густеет кровь в венах?
С трудом сгибая в коленях коченеющие ноги, Натка поднялась на маленькое самодельное крыльцо и почти упала на дверь вагончика, прижалась к ней всем телом, как прижимается утопающий к борту подоспевшего ему на помощь корабля.
Перевела дыхание и постучала.
Глава 5
«На первый день отхода всё было, и зрительные глюки, когда закрываешь глаза, и слуховые, и тошнота постоянная, блевал через каждые десять минут. Но вот, что самое страшное это ночь! Дикий кошмар! Лежу, пытаюсь хоть на ненамного уснуть, и тут всё моё тело немеет, вижу какие-то движущие объекты, причём вообще не могу пошевелиться, только глаза смог открыть, и тут случилось самое страшное это повергло меня просто в необъятный ужас. Смотрю, моя черная кошка резко так срывается с кровати и бежит к двери, начинает там на кого-то прыгать, и, причём всё это сопровождалась соответствующими звуками, в этот момент возле двери материализуется какой-то мужик в трико и такой сорочке в клетку сине-зелёную, и так стремительно направляется ко мне, а я даже пошевелиться не могу, и в глазах его такая ненависть просто кошмар, не видел у людей такого. Моей кошке всё же удается на него запрыгнуть, он ее хватает за шею, и душит, а потом они медленно так растворяются, и меня отпускает, получается встать. Смотрю, кошка лежит на том же месте на кровати. Иду, включаю везде свет, и больше не ложусь, такого я никогда не испытывал. Так что не знаю, что вы про кошек пишете, но теперь я её как-то больше уважаю»