Нет. Там разводят соколов. Для охоты.
Ого! Я слышал про соколиную охоту. Наверное, трудно обучить такую птицу?
Не знаю.
А ты сам когда-нибудь так охотился?
Нет, Кенир стиснул зубы. Нет, он так не охотился. Хотя в семьях, где достаток позволял, мальчишкам дарили молодых соколов на одиннадцатый или двенадцатый день рождения. Но к нему это не относилось.
Торен уже давно остался за их спинами. Солнце медленно ползло к зениту, день обещал быть жарким. Копыта коней негромко стучали по утоптанной дороге.
Любопытно получается, хохотнул Дар. Вот купец. Он ездит, чтобы торговать. Воин-наёмник местечко потеплее ищет. Жрецы о них и речи нет, те по каким-то им одним известным священным делам ездят. Ну или не очень священным. Одним словом по делам. А путешественники? он повернулся к спутнику. Что их по свету гонит?
Откуда мне знать! раздражённо бросил Кенир.
Но ты же сам путешественник. За всех, конечно, знать не можешь, но сам-то, когда в первый раз из дома уходил, о чём думал? О красотах неизвестных земель? О приключениях? Или всё-таки ваш брат в странствиях тоже свою корысть ищет?
Корысть, говоришь? Глаза Кенира недобро сузились, а на скулах заиграли желваки. О, да, я искал и ещё какую! Уйти по собственной воле, не дожидаясь, пока меня продадут, как скотину! И приключений я нашёл с лихвой, вот только не много-то о них думал. А думал я лишь о том, как бы не догнали! Я ведь много позже понял, что догонять меня никто не собирался. Зачем? Хотели избавиться и избавились, а как не всё ли равно? Людям вообще всё равно И тебе тоже! Так что, заткнись, проводник!
Заткнись, проводник! Тебя это не касается!
Слова полыхнули такой злостью, что Дар опешил. Несколько мгновений он просто смотрел на Кенира. Кажется, с открытым ртом. Потом сжал коленями бока Искристого, заставляя его выдвинуться чуть вперёд. Туда, где обычно и полагается ехать проводнику.
Остаток дня они провели в молчании. Сперва Кенир мрачно этому радовался. Но постепенно бешенство утихало, и на душе становилось всё паршивее. Скверно вышло. Очень скверно. Если человек тебе не друг, не товарищ, если вас просто ненадолго свела дорога, даже если ты ему деньги платишь это всё не даёт тебе права срывать на нём дурное настроение. Велика беда, спросил, о чём путешественник думает. Ты ведь, Кенир, сам ему таковым назвался, помнишь? Чего ж теперь злиться? Глупо. Глупо всё получилось. Одно успокаивает: весельчаки вроде Дара вряд ли умеют обижаться надолго.
Но Дар, оказалось, умел. И его самого это порядком озадачило. Ведь, по совести говоря, не обижаться ему надо, а прощения просить. Кто его за язык тянул? Поболтать хотел со спутником, угрюмость его утреннюю развеять, и не заметил, как ударил. Словом неосторожным. Вопросом неуместным. Крепко, надо полагать, ударил, если этакая оплеуха прилетела в ответ. И гляди-ка ты, сам виноват, а всё равно обидно. Скверно. И обида-то ну совсем детская. Мол, я не знал, я не нарочно, я по-хорошему, а ты Тьфу! Мальчишка! И вообще, кто-то, помнится, не собирался никаких вопросов Кениру задавать. Кто бы это мог быть? Молчишь, Дар? Вот и помолчи для разнообразия.
Дар открыл рот только вечером. И его слова предназначались не Кениру.
В маленькой деревушке, куда они добрались перед самым закатом, постоялые дворы и трактиры были без надобности. Единственная улица терялась в поле. За ним виднелся сосновый бор. Спать под соснами Кенир бы не отказался, но проводник уверенно направился ко второму с краю дому, спешился и постучал в ворота. На стук открыла женщина в возрасте, позволявшем именовать ее «матушкой». Именно так Дар к ней и обратился.
Матушка Шенáй, вы не узнаёте меня?
Женщина пристальнее вгляделась в его лицо в сгущающихся сумерках и просияла улыбкой:
Дар! Наконец-то! Как я рада тебя видеть! они привлекла его к себе и поцеловала, для чего Дару пришлось наклониться. Где ты болтался столько времени? А ещё удивляешься, что не узнаю тебя! Совсем забыл меня, старуху! по лукавым искоркам в глазах было ясно, впрочем, что старухой она себя не считает.
Матушка, ну какая же вы старуха! Да вы любую девчонку за пояс заткнёте!
Ой, скажешь тоже, махнула рукой Шенай. Подлиза!
От её ритуального ворчания веяло домашним теплом. И вся она была очень домашней и уютной, пропахшей сахарными булочками и молоком.