Слушай, Яша, тебе как на духу хочу открыться! зашептал Бонаревиц. Я буду пробовать бежать!
Штейман от неожиданности чуть не упал со своей койки. Он вздрогнул и испуганно повертел головой по сторонам.
Тихо ты! Это невозможно
Не бойся, все спят. Возможно! Я всё продумал! чех едва не касался губами правого уха соседа. Я уже месяц назад мог бежать, но не решился.
Как? Везде же часовые и колючая проволока!
Ерунда. Надо всё с умом делать! Ты знаешь, что меня и еще девять человек поставили работать возле крематория. Мы грузим шлак в большие деревянные ящики, потом заталкиваем их на грузовик.
Ну, знаю И что?
Так вот. Мы договорились, что я лягу на дно ящика, меня забросают шлаком, но не очень сильно, чтобы мог дышать.
Это безумие! Там же часовой стоит наверняка! Смотрит за погрузкой.
Раньше стоял радостно зашептал чех. А сейчас его нет. Понял? И те, кто в лесу разгружает ящики в большую яму, сказали, что там можно незаметно спрятаться в зарослях. Завтра вечером загружаем, когда вы ужинаете. Ты можешь подойти к нам, в случае чего скажешь, что послали помочь. Понял?
Бонаревиц пришел в сильное возбуждение. Его пальцы заметно дрожали, в глазах мелькали сумасшедшие огоньки.
К чему ты мне это рассказываешь, Ганс? недоуменно спросил Яков.
Пойдем вместе, а? Тебя, еврея, все равно убьют, даю голову на отсечение! А здесь хоть какой, да шанс есть! И еще на миру и смерть красна, как говорит твой друг Соколов.
Чех не подозревал, что Иван давно уже не спит, внимательно вслушиваясь в шепоток соседей.
Это авантюра, верная смерть, Ганс слова чеха тоже взволновали Штеймана. На какой-то миг в душе возникло желание рискнуть, но спустя секунды перед ним встало лицо жены, Гиты.
Нет, прости, я не могу. Я должен прости, но я
Что?
У меня здесь жена. Я должен её увидеть хотя бы раз прошептал Яков и сглотнул, чувствуя приближение слез.
Ладно, ты подумай до утра. Может, решишься?
Нет, я не могу.
Как хочешь. Те, что работают со мной, тоже против. Лишь один земляк из Кладно готов помочь, закидает шлаком. А там посмотрим. Быть может, дева Мария не оставит меня Спим!
Утром после развода и завтрака, улучшив свободную минуту, Соколов тихо спросил Якова:
Что, на побег подбивал?
Да
Правильно, что не согласился. Безнадежное дело. Даже если убежит в лес, куда он дальше пойдет? Везде австрияки, до Чехии далеко. Поймают, как пить дать!
Но Бонаревиц на самом деле сбежал. На долгие восемнадцать дней.
В лагере поднялся страшный переполох, когда на вечерней поверке обнаружилась пропажа узника номер 19061. Эсэсовец с размаху заехал кулаком в лицо Тарасу. Украинский капо, обливаясь кровью, тяжело упал перед строем. Все девять человек, работавшие вместе с чехом на загрузке шлака, на следующее утро были расстреляны. К счастью, эсэсовцы на этом остановились. Каждый следующий день, не приносивший никаких вестей о поимке смелого чеха, приносил тайную радость узникам. Яков уже начал жалеть, что не решился на побег, как на 19-й день по Маутхаузену стремительно разнеслась весть: Бонаревица поймали! Уже в полусотне километров от лагеря он нарвался на патруль и не смог убежать.
Срочно было объявлено всеобщее построение. На аппельплатц ввели Ганса. Вид его был ужасен. Растрепанные грязные волосы, безумные глаза, разбитые губы шептали какие-то слова. Он едва ковылял, сильно прихрамывая на правую ногу. Старостам каждого барака немцы выдали по странному шлангу, напоминающему огромный половой член. В строю зашептались: «Будут бить быком»
Яков с недоумением обернулся на Соколова. Тот кивнул и едва слышно проговорил:
Да, это специально обработанный бычий член. Лупит посильнее любой плетки и больнее дубинки.
Два «видных деятеля» тащили под мышки беглеца, а старосты по разу били бычьим шлангом. С каждым ударом Ганс громко и жалобно вскрикивал, все ниже опускал голову. Все думали, что его тотчас расстреляют или повесят перед строем. Но нет. Чеха оставили жить еще на неделю. И каждое утро возили на небольшой коляске, привязанного за руки к бортам. На груди болталась табличка: «Hurra, я существую снова!», и еще одна, в районе колен: «Почему блуждаю вдаль, если имущество все же так близко?»
За коляской с беглецом следовал музыкальный оркестр из заключенных, наяривавший самые веселые марши. Особенно часто музыканты играли популярный довоенный шлягер под названием «Я снова возвращаю моего любимого».