После школы Валентина, чтобы не жить за чужой счёт, вместо того чтобы пойти учиться стала работать оператором на почте. С трудоустройством по профессии, где требовалось только оконченное школьное образование, помог директор детского дома, ходатайствуя в Горкоме партии. В те годы, когда ещё помнили о лишениях войны, за судьбу каждого подростка, особенно сироты, боролись всем миром. Смекалистая и скорая, Валентина быстро освоила как принимать телеграммы и письма, паковать посылки, бандероли, проверять платёжки за квартирные и телефонные услуги, заказывать междугородние переговоры
Поженились молодые в 1955 году, когда Иван вернулся из армии. В этот же год он поступил в Малаховский институт, отучился, остался работать в школе подготовки преподавателей, что была организована при МОГИФКе. Тогда-то они с женой и переехали в Малаховку. До этого продолжали жить с матерью и братом, но теперь уже в отдельной комнате. В те времена квартиры, где уживались два, а то и три поколения, редкостью не казались. К тому же женой Валентина была хорошей, снохой послушной и внимательной. Даже Николая, в отличие от брата вздорного и самолюбивого, Валентине удавалось усмирять и подчинять решениям семьи. Были в ней особый такт и напористость. Вроде бы пичужка на ветке, а как глянет своими огромными глазищами, как зажмёт в руке косу и брови сведёт не хуже Нонны Мордюковой, что сыграла в «Молодой гвардии» Ульяну Громову, так мурашки по коже; и сразу спорить не хочется.
В 1971 году, когда Орлов был назначен на пост ректора, ему выделили трёхкомнатную квартиру в зелёном двухэтажном доме. Жену Иван Иванович попросил уволиться. Долгие годы она продолжала ездить на работу в Раменское. В коллективе Валентину любили и жалели, когда она ушла с почты. Но она с радостью согласилась на роль домохозяйки и ни о чём другом, кроме как помогать мужу, не думала. Руководство вузом это прежде всего административная волокита: письма, звонки, договоры по стажировкам студентов, поиск для этого новых партнёров. В коллективе тоже забот хватало: у кого больничный, у кого отпуск, кто в декрет ушёл, кто, наоборот, вышел из него. Все документы требовали проверок и личной подписи ректора. Дома его почти не бывало, отчего все дела по хозяйству вела Валентина. Справлялась, как могла, учитывая, что сама она, приближаясь к сорока годам стала постоянно болеть: загубленные в детстве желудок и поджелудочная железа постоянно давали о себе знать. Мечтая родить ребёнка, Валентина стала усиленно лечиться, села на гормоны, но кроме как лишним весом, ничем, в результате, не обзавелась. Отчаявшись, женщина состригла толстую косу, переобулась в обувь без каблуков, удлинила юбки, поблекла. Иван Иванович, замечая это, не раз предлагал супруге устроить её или в библиотеку, или секретарём на одну из кафедр. Конечно, жене нужен был какой-то стимул для выхода из дома. Но Валентина отказывалась. Перед бесшабашными студентами или представительными преподавателями она испытывала тревогу и даже панику. Не складывались у неё отношения и с соседями по дому. Понимая, что не умеет говорить, как нужно, женщина зажималась. Бражник и Бережной относились к жене ректора скорее почтительно, да и с Галиной Петровной подружиться не удавалось. И если Ивану Ивановичу было куда тратить свои отеческие чувства, то Валентина от такого добровольного затворничества постепенно превратилась в дикарку, какой была в детстве. При этом она никогда никому не жаловалась, с соседями была приветливой и не зазнавалась.
Глядя на часы, Иван Иванович прикидывал успеет ли он сварить бульон и накормить жену до четырёх. К этому часу ректору необходимо было вернуться в свой кабинет, так как он ждал звонка от хирурга из Бурденко. Едва открыв входную дверь в дом, ещё внизу Орлов почувствовал вкусный аромат бульона. Спутать его нельзя было ни с каким другим. Запах этого навара мужчина помнил с детства, когда в голодные послевоенные годы разжившись кожей и костями от курицы мать варила их ему с братом. Это богатство, что оставалось после приготовления рулета из курятины с грибами, продавал по знакомству повар из ресторана. А когда к этим «отбросам» добавлялись и потрохи, в семье был праздник. Мать усаживала мальчишек за стол и, зачерпнув в кастрюле одну из сваренных частей, спрашивала: «Это кому?». Пацаны по очереди оглашали всех, ревниво следя, как вываливается в тарелку содержимое половника. Сглатывали слюну, провожая бесследно шейку, доставшуюся бабушке, а потом печёнку, что выпала матери. Садились есть свои порции, в которые, как назло, кроме шкуры и косточек ничего не попадалось. Но переносили это по-мужски, сопя носами и стараясь не глядеть по сторонам. Вымакав последние капли, они вздыхали и шли на кухню за тарелкой, в которую собирали вываренные и обглоданные кости для дворового пса Махони беспородного мохнатого друга всей детворы их восьмиквартирного дома. И почти тут же их застигал оклик матери или бабушки.