В боливийских газетах, по-видимому, поднялась дьявольская буча, а все эти туземцы стоят друг за друга.
- Мне надо сейчас же повидать Халлорсена.
- Надеюсь, правительство не станет торопиться.
Отец и сын долго сидели в большом холле, молча уставившись в пространство с одинаковым выражением лица. Где-то в глубине души они давно побаивались, что дело примет такой оборот, но ни тот, ни другой не позволяли себе в этом сознаться; не мудрено, что удар оказался для них таким болезненным. Генерал страдал еще больше, чем Хьюберт. Мысль о том, что его единственного сына потащат на другой конец света по обвинению в убийстве, мучила его, как кошмар.
- Бесполезно терзаться заранее, Хьюберт, - сказал он наконец, - если в стране сохранилась хоть капля здравого смысла, никто этого не допустит. Я старался припомнить, у кого из наших знакомых есть настоящие связи. В таких делах я беспомощен, - а ведь есть люди, перед которыми все двери открыты, и они умеют этим пользоваться. Давай-ка сходим к Лоренсу Монту; он знаком с Саксенденом, это я знаю, и, наверно, еще с кем-нибудь в министерстве иностранных дел. Об иске Боливии мне рассказал Топшем, но сделать он ничего не может. Пройдемся пешком. Нам полезно.
Хьюберт был глубоко тронут, что отец так близко принимает к сердцу его неприятности; он ласково взял его под руку, и они вышли на улицу. На Пикадилли генерал, явно пересиливая себя, заговорил о постороннем:
- Ох, не по душе мне все эти перемены!
- Какие же тут перемены, разве что Девонширский дворец перестроили.
- Да, как ни странно: дух старой Пикадилли еще жив, его не убьешь. Правда, теперь здесь больше не встретишь ни одного цилиндра, но, в сущности, все осталось по-старому. Когда я первый раз прошелся по Пикадилли после войны, я испытывал то же, что и тогда, когда зеленым юнцом вернулся из Индии. Каждый раз радуешься, что ты наконец опять дома.
- Да, по ней как-то странно тоскуешь. Я ловил себя на этом и в Месопотамии и в Боливии. Закроешь, бывало, глаза - и вот Пикадилли перед тобой.
- Дух Англии... - начал было генерал и умолк, словно удивившись, что вдруг заговорил так высокопарно.
- Даже американцы, и те это чувствуют, - заметил Хьюберт, когда они свернули на Хаф-Мун-стрит. - Халлорсен говорил мне, что у них нет ничего подобного, - "никакого средоточия национального духа", как он выразился.
- А все-таки их национальный дух чувствуется, - сказал генерал.
- Конечно, но чем они берут? Может быть, своим быстрым ростом?
- А куда их это привело? Повсюду и никуда. Нет, скорее всего это их деньги.
- Знаешь, что я заметил? Большинство людей на этот счет ошибается, сами американцы не так уж любят деньги. Главное, побыстрее их заработать, но они предпочитают так же быстро их потерять, лишь бы не копить понемножку.
- Плохо, когда у страны нет души, - сказал генерал.
- Страна у них чересчур велика. И все-таки у них есть что-то вроде души: национальная гордость.
Генерал кивнул.
- Смешные старые улочки. Помню, мы шли здесь с отцом с Керзон-стрит в клуб Сент-Джеймс в тысяча восемьсот восемьдесят втором году - в тот день, когда я поступил в Харроу; ни одного камня здесь с тех пор не сдвинули.
Болтая о чем угодно, кроме того, что их волновало, они дошли до Маунт-стрит.
- А вот тетя Эм; не говори ей ничего.
В нескольких шагах от них величественно плыла домой леди Монт. Они нагнали ее почти у самых дверей.
- Кон, - сказала она, - ты похудел.
- Детка, я никогда не был полным.
- Да. Хьюберт, я хотела у тебя что-то спросить. Вспомнила! Но Динни говорит, что у тебя не было бриджей с самой войны. Как тебе понравилась Джин? Правда, хорошенькая?
- Да, тетя Эм.
- Ее даже из школы не выгнали.
- А почему ее должны были выгнать?
- Ну, кто их знает. Но я ее никогда не боялась. Вам нужен Лоренс? Теперь он занят Вольтером и Свифтом.