То, что Шекспир имел законное право не отпустить Уилли Гьюза, ясно из 87-го сонета, где он говорит:
Прощай! Ты для меня бесценное владенье,
Но стала для тебя ясней твоя цена
И хартии твоей приносят письмена
От власти временной моей освобожденье,
По милости твоей владел лишь я тобой:
Чем мог я заслужить такое наслажденье?
Но права на тебя мне не дано судьбой:
Бессилен договор, напрасно принужденье.
Мои достоинства неверно оценя,
Отдавши мне себя в минутном заблужденье,
Свой драгоценный дар, по строгом обсужденье,
Теперь ты хочешь взять обратно у меня...
Во сне был я король. Стал нищим в пробужденье
[пер. - Т.Щепкина-Куперник].
Но удерживать силой того, кого не смог удержать любовью, он не захотел. Уилли Гьюз поступил в труппу лорда Пемброка и стал играть - быть может, во дворе таверны "Красный Бык" - роль изнеженного фаворита короля Эдуарда. После смерти Марло он, по-видимому, вернулся к Шекспиру, который, что бы ни думали на этот счет его товарищи по театру, не замедлил простить своенравного и вероломного юношу.
И, опять-таки, как точно описал Шекспир характер актера! Уилли Гьюз был одним из тех,
Кто двигает других, но, как гранит,
Неколебим и не подвержен страсти
Он мог сыграть любовь, но был не способен испытать ее в жизни, мог изображать страсть, не зная ее.
Есть лица, что души лукавой
Несут печать в гримасах и морщинах
[пер. - С.Маршак].
Однако Уилли Гьюз был не таков.
"Но небо, - говорит Шекспир в сонете, полном безумного обожания,
...иначе создать тебя сумело;
И только прелести полны твои черты,
Какие б ни были в душе твоей мечты,
В глазах всегда любовь и нежность без предела
[пер. - С.Маршак].
В его "непостоянстве чувств" и "лукавой душе" легко узнать неискренность и вероломство, присущие артистическим натурам, как в его тщеславии - ту жажду немедленного признания, что свойственна всем актерам. И все же Уилли Гьюзу, которому в этом смысле посчастливилось больше, чем другим актерам, суждено было обрести бессмертие. Неотделимый от шекспировских пьес, его образ продолжал жить в них.
Ты сохранишь и жизнь, и красоту,
А от меня ничто не сохранится.
На кладбище покой я обрету,
А твой приют - открытая гробница
Твой памятник - восторженный мой стих
Кто не рожден, еще его услышит
И мир повторит повесть дней твоих,
Когда умрут все те, кто ныне дышит
[пер. - С.Маршак].
Шекспир беспрестанно говорит и о власти, которой обладал Уилли Гьюз над зрителями - "очевидцами", как называл их поэт. Но, пожалуй, самое лучшее описание его изумительного владения актерским мастерством я нашел в "Жалобе влюбленной":
Уловки хитрости соединились в нем
С притворством редкого, тончайшего искусства.
Он то бледнел, как воск, то вспыхивал огнем,
То, не окончив слов, он вдруг лишался чувства
И быстро до того менял свой вид притом,
Что было бы нельзя не верить тем страданьям,
Слезам, и бледности, и искренним рыданьям
Искусством говорить владел он вдохновенно
Лишь отомкнет уста - уж ждет его успех
Смутить ли, убедить, пленить умел он всех
Он находил слова чтоб превратить мгновенно
Улыбку - в горечь, слез рыданья - в звонкий смех
И смелой волею все чувства, думы, страсти,
Поймав в ловушку слов, в своей держал он власти
[Пер. - Т.Щепкина-Куперник].
Однажды мне показалось, что я в самом деле обнаружил упоминание об Уилли Гьюзе в книге елизаветинских времен. В удивительно ярком описании последних дней славного графа Эссекса его духовник, Томас Нелл, рассказывает, что вечером, накануне смерти, "граф призвал к себе Уильяма Гьюза, бывшего у него музыкантом, чтобы он сыграл на верджинеле и спел. "Сыграй, - сказал он, - мою песню, Уилл Гьюз, а я спою ее сам себе".