Все выше поднимается и выше
Огонь вошел в угрюмые дома,
И с тяжким гулом оседают крыши,
И наземь балки падают, звеня,
И жаркий пепел сыплется за ворот
Я много видел пепла и огня;
Я видел свой, войну познавший, город,
И пламя, полыхающее в нем
Берлин горит совсем другим огнем.
* * *
Поэт-авангардист Сергей Николаев жаловался, что не может обойтись без пива.
Прямо пивной алкоголизм какой-то, говорил он, я должен хотя бы три бутылки в день выпить, иначе человеком себя не чувствую.
А что за пиво ты пьешь? спросил я.
Чаще темное оно хоть и тяжелое, но забирает лучше. «Балтика» 6.
А ты понимаешь, что выпиваешь три шестерки в день? Это же число зверя!
Э нет, брат, уверенно парировал Николаев, я всегда пью из горла и бутылку переворачиваю. Так что получается три девятки.
* * *
В 90-х годах у меня попросили один из рассказов в сборник петербургских писателей «Камень, выступающий из воды». Рассказ был написан довольно откровенно, и редактор, как бы извиняясь за вынужденное самоуправство, позвонил мне по телефону перед публикацией и сказал: «Ты уж извини старик, но у тебя там столько эротики. Мы не решились ставить все издание под удар, и кое-что у тебя вырезали».
Ну, вырезали так вырезали. В конце концов, это право редактора-составителя. Хорошо еще, что предупредили. Получив недели через две авторский экземпляр, я с интересом перечитал собственное произведение с целью определить, насколько сильно оно пострадало от цензуры. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил все откровенные сцены нетронутыми. Единственное, чего не было в тексте цитаты из Экклезиаста: «Нет слаще слюны твоей сока»! То есть редколлегия, сама того не подозревая, отредактировала Священное писание. Самым разнузданным в моем рассказе оказалось библейское выражение! Я хохотал, как резаный. Да, далеко все-таки нашей постперестроечной сексуальной революции до библейских сексуальных откровений.
* * *
Как бы я с этой женщиной жил!
За нее, безо всякой бравады,
я бы голову даже сложил,
что сложнее сложенья баллады.
Дав отставку вчерашним богам,
я б не слушал сомнительных сплетен.
И отдал бы ей все, чем богат.
И добыл бы ей все, чем я беден.
И, за нею не зная вины
(что поделаешь годы такие),
наблюдал я лишь со стороны,
как бездарно с ней жили другие.
Но однажды (я все же везуч
помогает нечистая сила)
протянула мне женщина ключ.
Поняла, позвала, поманила.
И теперь не в мечтах наяву,
не в виденьях ночных, а на деле
как я с женщиной этой живу?
А как сволочь. Глаза б не глядели.
Автор этих строк Геннадий Григорьев, мастер колких, почти эстрадных, поэтических реприз, однажды рассуждал:
Я человек выстрела, мне важна не метафора, которую все видят, мне важен выстрел, и я стреляю. Это моя боль. А когда я понимаю, что я стреляю вхолостую, и не падают те, в кого стреляю значит, у меня что-то не получилось. Вообще меня мало интересует поэзия метафорная, у истоков которой стояли Мандельштам, Пастернак и другие. Первый-то, конечно, покруче был.
Но ведь каждый из них шел своим путем в русской поэзии, и делал свои открытия. На этих путях все исчерпано? спросил я.
В забоях, на рудниках еще что-то осталось. Золотишко кое-где есть. Поэтому туда еще ходят. Ищи и ты, а я рублю главный туннель. Меня золото не интересует.
А что ищешь ты?
Свет! Только свет. Вот Вознесенский говорит: «Кому-то надо быть истопником». Придумал тоже: «мать тьма». Ну и что?! Русский народ миллион таких вещей придумал. Неинтересно это. Евгений Александрович куда больше постарался, но и он тоже пораженец.
Я не политик, мне наплевать на то, что сейчас происходит, но мне больно и обидно, что закончилась русская литература. Мое поколение потерпело крушение. Ведь мы все просчитали как в шахматах. Мы просчитали, как бы было бы, если бы не было коммунистов. И проиграли. Ничего не стало. И литературы.
А что же осталось?
Не знаю. Может быть, этот город Я не люблю деревенщиков и никогда не стану деревенским поэтом, со всеми их избами, березками, платочками. Не потому, что этого не понимаю. Оно мне тоже дорого, но мое это Питер. Береговая линия Финского залива линия моей судьбы. Ее ломали, да не поломали.
И он внезапно задекламировал: