Боится Чернобог Батюшки Солнца, прошептал Соловей.
Знамо дело! хмыкнул Стёпка. На свинью хоть хомут надень, всё одно конём не станет. Вот Чернобога завидки и берут.
Разбойник зыркнул на пса жёлтым глазом. Стёпка тут же прикусил язык.
Приметили? Ураган-то прошёл мимо боярского дома, даже травинка здесь не шелохнулась? спросил Соловей.
К чему клонишь? Ерёма с интересом посмотрел на Разбойника.
А ещё у меня вопросец имеется, хитро улыбнулся тот. Отчего сие? И отчего, как только Марья за ворота, то и ветер утих, будто никогда его и не было?
Да кто его знает? пожал плечами Ерёма.
Причинность сего явления многозначительно начал Стёпка, да умолк, не зная, что сказать далее.
Смекайте быстрее, тугодумы!
Не знаю, зевая во весь рот, ответил Ерёмка. Мне бы поспать чуток, намаялся за день.
Не, ну ты, Соловей, чисто репейник! Так и знай, у этой загадки нет отгадки, проворчал Стёпка.
Эх, вы! Думалка у вас нонче точно заржавела. Так и быть признаюсь, чего я тут смекнул. Чернобог не просто боится Батюшки Солнца, а шибко боится. Двор бубякинский не тронул, потому как жар-перо туточки.
Во, какая сила в пере-то! восхитился Стёпка.
Надо полагать, что как токмо Конь-Огонь за ворота выскочил, то Чернобог и присмирел, в задумчивости произнес Ерёма.
Верно мыслите, хвалю! Теперича идите опочивать. Я же Марьюшку подожду.
Глава VI
Безмолвие, наступившее в лесу, время от времени нарушал треск падающих на землю сухих веток. В блуждающем зыбком тумане деревья казались призрачными. В полумраке мерещились неясные фигуры беспрерывно изменяющиеся. То они представали грифонами, беззвучно хлопающими крыльями. То превращались в меченосцев, готовыми разрубить каждого, встреченного на их пути. То оборачивались ползущими чудищами о трёх головах каждое, после поднимались во весь рост, становясь людьми. Были те люди слепцами, вместо глаз тёмные дыры. В полном молчании брели среди деревьев, натыкаясь на них и вновь превращаясь в туман.
Зябко кутается в шаль, вышитую незабудками, Василиса, без страха смотрит на клубящиеся фигуры.
Сейчас отдохну чуток и пойду дальше. Не обманывает материнское сердце, чувствую, рядом моя доченька, шепчет она. Мельник говорил, что боярский дом недалеко. Может, кто видел мою Марьюшку, может статься, кто-то знает, где искать её.
Внезапно донесся голос:
Матушка, помоги мне. Уводят меня через тёмные леса, чёрные воды, через бескрайние поля, за высокие горы, за тридевять земель, за тридевять морей. Ох, матушка, никогда более не встретимся не увидимся.
Поднялась на ноги Василиса, смотрит направо, никого нет. Смотрит налево, опять никого. Только голос звучит всё дальше и тише:
Поспеши, матушка, лихие люди сковали-связали меня. Не вырваться, не убежать. Злую долю мне уготовили.
Встревожилась Василиса, крикнула:
Марья, доченька, ты ли это?
Я, матушка, я!
Побежала Василиса на голос, видит, по краю лощины девушку ведут за руки верёвками толстыми связанную. Косы распущены, сарафан рванный, ноги босые. Вокруг неё стража грозная. Шапки на них на высокие с лисьими хвостами, кафтаны будто из воронова крыла, сапоги железные, там где пройдут след остается, да такой, что трава истлевает, камень крошится. Однако идут бесшумно. Кинулась Василиса вслед, бежит, торопится, шаль с плеч уронила, но догнать не может. Вроде уж и близко, ан нет, уходят они. Уходят так быстро, словно по воздуху плывут, а не по земле идут. Лес всё темнее и гуще.
Стойте! кричит Василиса. Отпустите доченьку мою! Отпустите Марьюшку!
Не слышит стража грозная, ведет девушку неведомо куда. Уже в самую чащу зашли. Деревья в пять обхватов стоят, кроны переплелись, скрывая небо собой, трава по колено, кусты колючими ветками одежду рвут. Собралась с силами Василиса, побежала, что было мочи, догнала конвоиров, вцепилась в одного из них. Не оборачиваясь, оттолкнул он её. Падая, Василиса сдернула лисью шапку со стражника. Повернулся караульщик к ней. Ахнула женщина. Под шапкой воронью голову увидела. Глаза рубиновым светом горят. И кафтан тот не кафтан, а воронье оперенье. Каркнул стражник во все горло, взмахнул руками, превратились они в крылья, стал он чёрным вороном. Остальные обступили Василису, клювы разевают, грают вовсю мочь. Не испугалась она, а разгневалась:
Кыш, отсюда! Кыш, курицы ощипанные! Отдайте мне дочь мою! Двадцать лет ищу её не для того, чтобы Марьюшку мою отняли вдругорядь. Нет такой силы, чтобы остановила меня!