Оля, окликнула нежданную посетительницу Люба.
Ой, кто тут? вскрикнула девушка, и расколотое яйцо, которое должно было стать яичницей, вместе со скорлупой плюхнулось на сковороду.
Да я это, Люба, дворничиха оттолкнулась от стены и встала. Разбирала инвентарь, но спину вот прихватило, сидела, ждала, когда полегчает. А ты никак ужинать собралась?
Садитесь поближе, сейчас и чайник вскипятим, успокоилась Оля. С Любой они, можно сказать, дружили. Добрая женщина подарила зимой девушке пуховой платок, чтобы уши на холоде не мерзли, когда по утрам снег приходилось расчищать.
А чего домой не идешь, к своему студенту? Люба знала историю про счастливую встречу в поезде.
Я тут уже вторую неделю живу, Оля нервно скребла ложкой по сковородке.
Тут? Так холодно ведь! возмутилась пожилая женщина.
Совсем нет, стала оправдываться девушка. Есть пара тулупов и валенки, вполне хватает. Да и потом скоро лето. Начальница поставила в очередь: как только комната какая освободится, ее мне обещали.
А жених в курсе, где обитаешь? Или поругались?
И вдруг Оля, уткнувшись в плечо Любы, горько зарыдала. Она две недели не плакала, слово себе дала больше мокроту не разводить, и терпела, но тут настойчивость старшей подруги сломала стену, и девушка не могла больше сдерживаться.
Девочка моя, что ж так убиваться? Ну, ладно, поплачь, поплачь, потом расскажешь.
Оля села на табурет и обхватила голову руками. Люба погладила ее как ребенка по голове и поторопилась на импровизированную кухню. Нужно срочно снять сковородку с плитки, пережареная яичница начинала дымиться. Люба сложила обратно в авоську продукты: молоко, колбасу, хлеб. Увидела в углу старый потертый чемоданчик, подхватила его под мышку и направилась к двери.
Как успокоишься, обернулась она к Оле, приходи. Я в пятом доме на первом этаже живу. Комната небольшая 15 метров. Зато есть раскладушка для гостей. Все лучше, чем под тулупами спать. Да не тяни, предупредила «сурово» дворничиха. Яишня твоя сгорела, а у меня на ужин картошечка с селедочкой. Опоздаешь все съем, тебе не достанется.
Оля по-прежнему каждое утро вскакивала в 4 утра, объяснив Любе, что, мол, привыкла и просыпается на автомате. Умывалась, пока остальные соседи по коммуналке досматривали сны, и тщательно мела свой участок. Потом летела в знакомый двор и, встав под деревом, всматривалась в родные окна седьмого этажа. Она представляла, что в этот час может происходить. Вот, например, сейчас Паша, наверное, ищет рукой будильник, чтобы выключить проклятый «генератор звука». Потом поворачивается на другой бок, лежит еще «минутку, другую», затем вздыхает и нащупывает на тумбочке зеленый пластмассовый футляр. Достает очки и, водрузив стекла себе на нос, торжественно хрипит: «Ну, здравствуй новый день! Здравствуйте все!» Именно так он просыпался каждое воскресенье, когда Оля лежала рядом с ним. А «здравствуйте все» относилось к ней и к рыбкам. Сейчас (она надеялась) только к рыбкам.
Оля стояла под окнами и ждала, когда Павел выйдет из подъезда. Пристроившись чуть поодаль, ровно 10 минут она шла за ним до метро. Целых 10 минут утром и столько же вечером, когда он в одно и то же время возвращался домой. Эти 20 минут принадлежали только ей. Прохожие, которые иногда встревали между парнем и девушкой, не мешали. Паша высокий, его прямую спину не возможно потерять из виду.
Оля мечтала, что однажды он остановится, почувствует, что она рядом говорят, влюбленные ощущают друг друга на расстоянии, и обернется. Подойдет к ней. Обхватит за плечи и заглянет в глаза. Она молча протянет ему конверт, в котором лежит листочек, вырванный из школьной тетрадки. На листочке 12 строчек, написанных от руки. Ее стихи.
Я сгораю, высыхаю, растворяюсь, опадаю.
Я крошусь, я разбиваюсь, истончаюсь, измельчаюсь.
Я прошу меня не просят. Я кричу меня не слышат.
Я зову проходят мимо.Нет надежды. И не будет
Я теряюсь, осыпаюсь, распадаюсь, расплавляюсь.
Я болею, я страдаю, я старею, облетаю.
Я ищу меня не ищут. Плачу я не пожалеют.
Слезы лью не замечают.Нет мечты. Ее не будет.
Я краснею, я пылаю, я белею, замерзаю.