Оба недоуменно переглянулись.
Какого хозяина?
Не троньте колокола. Они вам не мешают творить безверие.
А ты что за опиум! возмутился в кожанке. Катись отседова, пока по ушам не получил!
Господи, прости меня грешного! забывший трехперстие, он истово и в последний раз в жизни перекрестился и шагнул к порушителю. Тот не дрогнул, только чуть попятился, открыл складень, призвал товарища:
Сенька!
Борьбы не было. Бывший поп легко сграбастал хлипкого безбожника, и, не дав тому взмахнуть ножом, выкинул его в голый оконный проем. Второго, прыгнувшего ему на спину, отряхнул на пол, зарычал на него, ровно раненый медведь. Тот покатился по крутой лесенке.
Спустившись вниз, Отец Владимир оглядел застывшую в ужасе толпу. В могильной тишине по-заячьи вскрикивал Сенька, склонившийся над телом товарища.
И поиде Господь Бог очи имати от солнца, и оставил Адама единого, лежаща на земле, провозгласил с паперти Отец Владимир.
Тут его и признали.
Батюшка! ахнули, сдвинулись к паперти.
Прииде же окоянный Сотона ко Адаму и измаза его калом и тиною и возгрями!
Начальник милиции отстегнул маузер и, раздвигая толпу, двинулся к нему. И тогда он бросил своей бывшей пастве прощальное:
Поем Воскресение Его, распятие бо претерпев, смертию смерть разруши!.. и почти безо всякого перехода, обратился к приблизившемуся представителю власти: Вот он я! Бери последнего священнослужителя!..
Ивана вызвали поздним вечером. Следователь, с тонкой шеей и длинными руками, спросил фамилию, имя, отчество. Заполнял протокол медленно и очень разборчиво. Протянул Ивану:
Подпиши.
Иван тут же вознамерился подписать, но тот остановил его:
Прочитай сначала, обормот.
«Обормот» прозвучало вдруг для Ивана музыкой, разорвало казенную нудность, и он, помимо воли, расплылся в улыбке. И следователь улыбнулся, голова его при этом склонилась на бок, ровно бы он дал отдых шее.
Иван прочитал. Все было написано правильно. Расписался. Спросил:
А когда меня судить будут?
В зону захотел? в голосе следователя опять прозвучала усмешка.
Нет. Суд оправдает.
А на меня не надеешься?
Нет, не решился соврать Иван.
Домой готовься послезавтра. Нашли бархат, а шелк уплыл.
Иван даже растерялся от такой великой неожиданности. Сердце заколотилось так, что, кажется, самому стало слышно. Какие-то слова рвались наружу «спасибо» или другие похожие, но вдруг напугался до конца поверить и напугался неверием спугнуть ясную надежду. А улыбка так и ползла по лицу; и вовсе не в такт ей, не шибко понимая, о чем говорит, спросил по-деловому:
Где нашли-то?
Много знать будешь такой же, как я, станешь.
Может, вы меня сейчас отпустите?
Подождешь. Завтра привезут Камаляна, я и побеседую с ним при тебе.
Так это Камалян украл материал? спросил он.
Он и его сожительница.
Вот это было в самое темечко. Иван мысленно охнул, все его естество запротестовало: нет, нет! Не может быть, чтобы Ящерка тоже! Или она нарочно заволокла его к тем дубкам? Неужели все ее слова были актерством?..
Вот что, Иван Сверяба, сказал следователь. Слушай безо всякого суда мой приговор: вымыть весь коридор и этот кабинет. Вон в углу ведро и швабра Да не вздумай сорваться, внизу охрана
Последние две ночи и день были для Ивана самыми длинными. Из встречи с Камаляном почти ничего не запомнилось, разве что посеревшее лицо циркача и испуганные глаза, когда Иван, не совладав с собой, завопил:
Ах, ты падла! и приложился к его породистому носу и раз, и два.
Следователь, уронивший голову на бок, не торопился его остановить. Лишь когда тот оказался зажатым в углу, когда призывно промычал:
Гражданин начальник!
Только тогда среагировал:
Отвались, обормот! и сухо, нудно, не вставая со стула, закончил: За нетактичное поведение на очной ставке объявляю свидетелю замечание!..
Утром выводящий выкликнул Иванову фамилию и добавил: С вещами.
До свидания, сказал Иван всем и Каряге наособицу.
Погоди, остановил его бывший поп. В пиджаке по морозу пойдешь?.. Арбуз! Подай бакланов клифт!
Тот недовольно зыркнул глазами, а ослушаться не посмел. Нехотя достал куртку на меху, которую передали с воли баклану, а уж он, само собой, преподнес ее Каряге. Куртка оказалась Ивану почти впору. Каряга вытянул из-под изголовья Иванову мерлушковую шапку и сам напялил ему на голову.