" Остальные пять человек, бывших в камере, не умели молиться, но та же жажда амнистии наполняла и их сердца. Был среди них и мой муж.
7 июля 45 года амнистия и в самом деле была объявлена. Увы, она не коснулась 58-й статьи.
И всё же надежда, даже уверенность, что она вот-вот будет, не покидала многих, не покидала и Солженицына.
Начиная с самых первых его писем эта надежда на амнистию тянулась и тянулась длинной нитью.
"...вся надежда на близкую широкую амнистию, о которой ходит столько слухов",- пишет он в августе 1945 года.
"Основная надежда - на амнистию по 58-й статье. Думаю, что она всё-таки будет" (это из Нового Иерусалима).
Но прошли и ноябрьские праздники 45-го года, а амнистии не было. Вера в неё угасает.
Весной 46-го надежда снова ожила.
"Я со 100% достоверностью всё-таки убедился, что амнистия до 10 лет была подготовлена осенью 45-го года и была принципиально одобрена нашим правительством,- пишет он мне в марте 46 г.- Потом почему-то отложена".
Здесь любопытно характерное для Солженицына "Я со всей достоверностью убедился". Немного нужно было и тогда и в других случаях, чтобы убедить его со всей достоверностью. Главное всегда заключалось в том, что он или "принимал" что-то или что-то "отвергал". Это и был критерий достоверности.
Идут месяцы. Чуть ли не в каждом письме - новые надежды.
"Сегодня очень ждали,- пишет он мне в годовщину Победы.- Хотя слухи и не сходились на 9-м, всё же с 9-го и теперь ещё недельку-другую возможный для неё срок. У всех такая усталость, как будто её в газетах обещали на сегодня".
И лишь по прошествии полутора лег заключения Саня делится со мной:
"Когда заговорят об амнистии - усмехнусь криво и отойду".
Итак, амнистия не коснулась Сани. Не помогло и моё обращение к адвокату Добровольскому, заявление с просьбой о пересмотре дела.
Перелом в лагерной судьбе Сани пришёл с другой стороны.
Летом 1946 года его возвращают в Бутырскую тюрьму, а оттуда везут в Рыбинск, где он получает работу по своей специальности - математика. "И работа ко мне подходит и я подхожу к работе",- пишет мне Саня оттуда.
Ему вспоминается любимая им в детстве сказка. Олень гордился своими прекрасными ветвистыми рогами и не любил своих тонких, "как жёрдочки" ног. Но именно быстрота ног выручала оленя, когда он спасался от волков, а рога, запутавшиеся в лесной чаще, погубили его. Сказка повторилась в жизни. "Литературные рога" привели Солженицына к беде, а нелюбимые "математические ноги" пришли на выручку.
В марте 1947 года Саню переводят в Загорск, а в июле он снова оказывается в Москве. На этот раз - в научно-исследовательском институте, неподалёку от того места, где ныне поднялась на полкилометра ввысь Останкинская телевизионная башня. В ту пору местность эту называли ещё по имени стоявшей здесь почти до самой войны деревеньки Марфино.
Три года, проведённых в "марфинской" спецтюрьме, или на языке заключённых - "шарашке", дали Солженицыну материал для романа "В круге первом".
ГЛАВА IV
Марфино и Маврино
Из писем и разговоров на свиданиях у меня постепенно вырисовывалась довольно полная картина жизни мужа в Марфинской спецтюрьме, названной в романе "В круге первом" - Мавринской.
Комната, где он работает,- высокая, сводом, в ней много воздуха. Письменный стол - со множеством ящиков - закрывается на подвижные падающие шторки - "канцелярское бюро". Совсем рядом со столом окно, открытое круглые сутки. У стола - колодочка, четыре штепселя. В один из них включена удобная настольная лампа, в другой - собственная электрическая плитка, пользоваться которой можно неограниченно, в третий - хитроумный электрический прикури-ватель, чтобы не изводить подаренную мною зажигалку. В четвёртый переносная лампа для освещения книжных полок. Скоро появится здесь и радиопроводка, прямо у рабочего места.