Он не стал задерживаться, порадовался, что от радостных восклицаний глохнут уши. Значит, его не услышат. Ормус подобрал инструменты, привязал их к поясу. Легко поднялся наверх. Все, работа его закончилась. И не пришлось прикладывать особых усилий, осталось только поднять перекладину и вытащить веревку. Под ногами стража лежала глубокая шахта. И стены ее были выложены гладким, отшлифованным камнем. Там, внизу, спешили снять тяжелую крышку саркофага, надеясь урвать еще, еще что-нибудь, теперь уже с самого мертвеца, не страдая угрызениями совести.
Ормус с трудом сдвинул тяжелую каменную плиту, закрывая вход в шахту. Обреченные внизу не сразу услышали это за треском факелов и собственными криками. Впрочем, какие-то глухие крики ужаса и стоны, он, возможно, и услышал, покидая коридор. Но это было неважно. Там, за тщательно заделанным им проемом интересного для него уже ничего не было. А здесь, наверху, занималась заря. Можно было насладиться восходом не виденного им уже двое суток солнца. Хотелось бы что-то поесть. У него было много свободного времени до входа в следующую гробницу. И это было самым замечательным из всего, не считая чувства выполненного долга.
Истинная, осознанная им как действительная, встреча Ормуса с Хатшепсут [4] произошла года через три, уже во время служения его Амону в Фивах. Три года назад он видел ее, но почти не заметил Здесь, в Фивах, не заметить ее было невозможно. Как можно было пройти мимо её царственного имени, утверждавшего: «Лучшая из женщин»? Как, будучи египтянином, не преклониться перед единственной женщиной, ставшей фараоном, и каким фараоном, первой и неповторимой в неизмеримо древней, уставшей не от столетий от тысячелетий стране. Как не удивляться мужеству той, что была всего лишь слабой женщиной? Он удивлялся, как все, он восхищался но не как все, а куда больше, ибо вскоре, принадлежа к жреческой касте, узнал то, что знали лишь избранные.
Однажды имя любовника «Его Высочества Хатшепсут», её придворного зодчего, построившего для царицы погребальный храм и убитого по её приказу за разглашение их общей тайны, бросилось ему в глаза с листа древнего папируса. Сенемут [5], вот как звали её возлюбленного! И земля закачалась под ногами Ормуса. Память услужливо нарисовала стены комнаты подношений, и имя Сенемут, и напомнила о положении высокого чиновника, зодчего, и смерть, не в последнюю очередь связанную с какой-то любовью На руках у зодчего знакомый Ормусу храм Хатшепсут, вернее, его маленькая, но точная копия. А со стены со спокойной улыбкой, уверенно смотрел на Ормуса Бог. Имхотеп [6], божественный покровитель зодчих, ученых, писцов, врачей. В руках у него был развернутый папирусный свиток.
Переправиться на западный берег Нила, в царство Осириса, знакомое ему с детства, не стоило большого труда. Ормус заторопился. Он и сам не знал точно, что ему надо увидеть в гробнице, но был уверен необходимо вернуться. Это был неодолимый зов, любая задержка вызывала у жреца чувство почти физической боли. Молотом ударяла в голову мысль скорее, скорее! Она призывала его, женщина-фараон, его царица, его Хатшепсут!
Он не видел дороги, он не помнил встречные лица, он и сам не знал, как добрался до знакомой пирамиды-обелиска. Впоследствии он просто не мог вспомнить ничего об этом. Но, наверное, вся необходимая осторожность была соблюдена им. К тому времени Ормус и Страх были уже часто едины, и думали одинаково. Он привык бояться и осторожничать, и когтистая лапа из-за темного угла теперь не всегда пугала его до смерти. Она появлялась, он чувствовал легкое удушье и запах тления, холодок медленно поднимался из области паха в грудь и там растворялся. Ормус настораживался, концентрировался, собирался, и часто бывал благодарен за предупреждение, помогавшее ему справиться с трудной задачей. Вот и сейчас именно Страх привёл его к пирамиде незамеченным.
Разрушить запечатанную им же когда-то дверь не составило излишнего и тяжкого труда, хотя повозиться немного пришлось. Он вступил в коридор с тайным трепетом, с сердцебиением. Загадка позвавшей его тайны волновала. Он знал, что его ждут открытия, рвался к ним, но сейчас несколько медлил на пороге, как это бывает обычно. Отвалил камень с площадки на перекрестке коридоров. И почувствовал всей кожей ужас свершившегося здесь. Кто-то не поверил бы в это. Но Ормус уже год-полтора знал это за собой, ему не надо было верить или не верить. Это было тем тайным даром, который с мистическим ужасом открыли и развивали в нём жрецы. Сами они за годы сытой и довольной жизни теряли и веру, и способности, привыкая идти по накатанной дороге сбора подношений, отбытия ритуалов. И древние искусства мстили за это они уходили от жрецов, утекали, словно вода с раскрытой ладони. Ормус даже не интересовался тем, как это происходит с ним. Не потому, что было совсем не интересно, просто отгадки всё равно не было, и не стоило мучиться ещё и этим, он привык.