Понимая, что на пенсию прожить не получится, он записал несколько видеолекций с, как ему казалось, просто необходимыми каждому профессионалу-маркетологу моментами, которым не уделялось внимания в стандартных университетских курсах. Вывесил лекции на паре платных платформ, назначил цену и стал ждать первых слушателей-зрителей. На страничку его лекций заходили, ставили иногда (редко) «лайки» и исчезали. Денег не поступало. Вообще. Толик несколько удивился, поставил минимальную цену и подождал. Реакции не было. Поскольку платить за размещение лекций надо было ежемесячно, он снял объявление и заморозил контент. Раскручивать лекции, приплясывая перед аудиторией, он не привык и отложил разумное, доброе и вечное в «долгий» ящик. Ящик, насколько знал Толик, на самом деле был «длинным», но он просто устал от избыточной эрудиции. Хотя, каждый раз, проезжая Долгопрудный, механически про себя называл его Длиннопрудным.
Пенсии хватало на оплату квартиры, платежи за интернет и телефоны и на непритязательные продукты по скидкам. Спасало то, что жена хорошо готовила и пока еще был приличный запас одежды и обуви. В редких поездках жены с дочками в Нижний, Владимир и Питер оплату расходов мамы дочки брали на себя, к чему Толик относился философски. Его не ущемляло то, что он перестал быть кормильцем. Он просто расслабился впервые за всю жизнь. И это оказалось хорошо. Телефон почти замолчал. Изредка его вспоминали старые знакомые из Сибири, да инвестиционные фирмы с банками преследовали предложениями невиданных доходов и сверхпривлекательными кредитами. На предложения инвестиционных фирм он односложно отвечал простыми русскими словами, а на предложения банков начинал разговаривать с молоденькими сотрудниками о вредном влиянии «холодных звонков» на карму звонящего. Постепенно перестали звонить и они. Перешли на СМСки.
Зато у него появилось время для чтения. Сначала он перечитал Сэлинджера. Даже открыл, что любимая им семья Глассов, несмотря на ирландско-еврейские корни, глубоко запала на записки русского паломника XIX века о поисках Б-га в себе. Непритязательные с виду рассуждения полуграмотного русского мужика просто мистически завораживали эту высокоинтеллектуальную семейку, буквально доводя ее до самоубийств. Дело дошло до того, что старшие стали прятать ее от младших. Толик нашел в интернете эти записки и скачал их. Ничего мистического не нашел, они даже показались ему скучными. Б-г их поймет, этих американских интеллектуалов. А вот их переживания по поводу этих записок заворожили уже самого Толика. Может, сами записки были только отправной точкой для рассуждений Сэлинджера?
Затем он купил и прочитал новую книгу Пелевина. Среди его знакомых было мало поклонников Пелевина. Его считали манерным писателем, разводящим глубокую философию на мелких местах. Толик был с этим несогласен. Нередко Пелевин выступал медиумом, предугадывая или точно диагностируя еще только намечающиеся изменения в обществе. Диагноз всегда был емким и попадал прямо «в яблочко». Например, дилогия «Смотритель» была посвящена мистическим поискам Павла Первого. До сих пор этому императору была посвящено мало книг на память приходили только книги Тынянова и Эйдельмана, да забытые исторические романы XIX века. И вдруг такое внимание властителя дум креативного класса. Поначалу Толик запутался в описаниях мессмеровских опытов с бакетами и животным магнетизмом. Но потом экзотика осела и явственно проступила личность современного персонажа, соразмерного «бедному Павлу» как по масштабу «должности», так и по личностным характеристикам. И повествование сказочным образом ожило и заиграло красками. Даже стали просматриваться некоторые перспективы современного окружения по аналогии с историческими событиями. А политэкономический анализ в «Македонской критике французской мысли» вообще, по мнению Толика, мог дать фору многим курсам истории экономических учений по доходчивости и ясности изложения.
В купленной же новой книге речь шла о ноопринтах или ноофресках древних цивилизаций, оставленных нам в наследство. Немного было сказано о технике создания этих принтов в форме татуирования коллективного сознательного/бессознательного. Конечно, привычный пелевинский узор повествования, вышитый скрученными нитями мистики и реальности по канве реальных событий, как всегда, погружал в транс, после выхода из которого в сухом остатке проступала расшифровка новостных лент и ютубовских причитаний на тему претензий к властям предержащим. Чтение раскодированных текстов давало бодрящее представление о направлении и ускорении качения с горки. Величина ускорения «жэ на синус альфа» слегка успокаивала и давала надежду на своевременное принятие превентивных мер личного характера. Результат же для общества в целом был печален и оставалось надеяться только на то, что при финальном разделе «нулевой суммы» шагреневой кожи Толику достанется ее обрывок, достаточный для умеренной жизни.