Я, между прочим, с Джимом, но могу и уйти обиженно.
С Джимом? в голосе тут же прибавилось энтузиазма.
Ладе нужен Айвазовский.
Хм, Айвазовский Молодой человек, он же Сули, задумчиво пошкрёб щетину зелёными пальцами. Даже не знаю, получится ли с бурбоном, надо было лучше водки взять. Но можно попробовать, проходите.
Сразу началась суета, Данила скинул ботинки и нашёл две пары каких-то потрёпанных тапочек, Сули взялся за гостинец, порезал лимон и сыр, достал бокалы. Лада оторопело застыла на месте: подобная слаженность ввела её в недоумение. Ни этот странноватый еврей (вернее, два еврея), ни это жилище не внушали ей доверия, что уж говорить о тапочках. Не снимая туфель, она всё-таки прошла в квартиру. За арочным проёмом был тесный проход, дверь в туалет, а дальше всего одна крошечная комната со страшенной люстрой, сервантом с немытыми дверцами и грудой полотен разных размеров. У окна стоял мольберт с неразборчивой зелёной мазнёй.
Это что всё тоже?.. спросила Лада, окидывая взглядом пространство.
За кого вы меня принимаете? отозвался Сули. Я, знаете ли, и для души рисую.
Он быстро расставил на раскопанном Данилой журнальном столике посуду. Внезапно из-под хлама появился и продавленный диван.
Извините, Данила, но вы же не собираетесь надраться бурбона?
Он развалился на диване и растянул губы в улыбке. Вообще-то, Данила был человеком интеллигентным, преподавал в университете и не имел привычки «надираться». Но продавать подделки ему тоже было неприлично, хотя именно с его подачи Сули этим некогда и занялся.
Познакомились они ещё во время студенчества. Сули тогда рисовал открытки и уменьшенные копии с картин, зарабатывая так на жизнь. Данила предложил в шутку развести какого-нибудь богача на пару тысяч долларов. Даже нашёл подходящего, воспользовавшись своим умением обаять. Думали, догадается, а дело странным образом выгорело. Не расстраивать же человека. С тех пор старались не злоупотреблять, конечно, но мало ли какие бывали случаи.
Сули ответил вместо Данилы, озвучив его мысли.
Ну почему сразу «надраться», милая? Культурно откушать. Я же вам не алкоголик, чтобы в одиночку пить. А для Айвазовского, извините, нужна особая кондиция. Что рисовать-то будем?
Лада вздохнула. Она с опаской опустилась на диван и достала из сумки планшет, открыла фотографию. Сули притащил старое кресло и сел с другой стороны стола. Он внимательно изучил фотографию, что-то прикинул в уме и кивнул Даниле, чтобы наливал. Тот молча повиновался и первый бокал отдал Ладе. Она вздохнула снова и подцепила с тарелки кусочек сыра.
Я, кажется, схожу с ума, сказала самой себе и сделала первый глоток.
Наутро она проснулась на плече у Сули, придавленная к нему Данилой, а посреди комнатки уже стояла идеально написанная подделка Айвазовского.
2. О том, как Данила встретил Лёню (и ужаснулся)
Когда Данила зашёл в аудиторию, он первым делом увидел этого студентика: тощего, лохматого и походившего на невротика. Тот торчал посреди аудитории и, вероятно, что-то спрашивал. Данила его сразу узнал, он был из тех студентов, кого запомнишь, даже если не очень хочется: любителей задавать неуместные вопросы. Звали его Константином, и он теперь вытаращился на Данилу так же, как и все остальные. В аудитории установилась странная давящая тишина, будто он появился в неподобающем виде. Данила, впрочем, ну это же Данила был весь в бессовестно светлом и без галстука, будто не в аудиторию ввалился на чужую лекцию, а на пляже пришёл посидеть, разве что не хватало шляпы.
Он несколько удивлённо обозрел всех и остановил взгляд на преподавателе, который во всём этом наполненном воздухом пространстве не бросался в глаза и замечался только самым последним. Хотя он вроде бы и был нормального размера, всё же почему-то казался каким-то маленьким, точно какой-нибудь гоголевский Акакий Акакиевич. Выглядел несколько неуклюже: сутулый, бородатый, отросшие курчавые волосы были небрежно заправлены за уши и топорщились. Дать ему можно было лет тридцать пять, хотя пару из них явно списывались на бороду. Он тоже смотрел на Данилу, но даже не удивлённо, а как будто устало. Что он преподавал? Странно, но Данила не мог вспомнить ни этого, ни его имени, ни даже голоса, только лицо и было знакомым.
Эм Извините, сказал он после нелепой паузы. Я у вас тут посижу? Обещаю не мешаться.