«У полдня с вечером пока ничья»
У полдня с вечером пока ничья.
Крутой холодный кипяток ручья
гремит под окнами. И дикий март
хрустит сосульками. И дальний мат,
с раскатом ливневым гордясь родством,
не портит музыки, живой в живом.
Я счастлив, Господи! А ты? А ты?
Тебе приятно, что мы так просты,
что так беспечны, что для нас и крест
лишь знак того, что и свинья не съест?
Кто отличит до роковой поры
восторг Господень от его хандры
А счастье ближнего понять пустяк.
Не. Бог ли учит нас, что мы в гостях.
В гостях что дорого? Очаг, уют
О, как пред гибелью снега поют!
Как перед гибелью поют снега
Как жизнь бессмысленна. И дорога.
«Загляну в глухое озерцо»
Загляну в глухое озерцо.
Там, небось, ни карпа, ни плотвы.
Там теперь живет мое лицо,
мало мне знакомое, увы.
Я не помню мимики такой.
В зеркале щербатом по утрам,
мне казалось, я совсем другой,
без кривых свидетельств дрязг и драм.
И когда ночной порой в стекле
я лицо усталое встречал,
этих черт, настойчивых во зле,
я, не буду врать, не замечал.
Но чего хочу я от зеркал,
от домашней утвари ручной.
Здесь, где я лишь уток напугал,
здесь у дикой влаги нрав иной.
Правдой неприкормленной своей
обнажила суть беспутных лет.
Вот он, Дориан, едреныть, Грей,
вот он, твой доподлинный портрет.
Честная зеленая вода.
И короткий прочерк плавунца,
по делам спешащего куда?
поперек молчащего лица.
«Праведная стезя муравья ползет через корень ветлы»
Праведная стезя муравья ползет через корень ветлы.
Осень, пришедшая в наши края, не означает мглы.
Воздух прозрачен, как тюль, как батист, и в нем, как воздушный скат,
плавает вялый кленовый лист и тычется наугад
в окна домов, выбирая окно, где кому-то невмоготу
и он, проиграв семью в домино, радуется и листу
Это от ветра в сквере молва, что листопад в лесу.
Зрелость прекрасна, но так трезва ну, ни в одном глазу.
Дикой листвы золотая орда нам не сулит бед.
Хочется молодости иногда А иногда нет.
«Алый кочан казанлыкской розы качается над травой»
Алый кочан казанлыкской розы качается над травой.
Мне куст знаком с имперской эпохи какой благородный стаж!
Живому свойственно думать о смерти, а я же еще живой.
Но яркая плоть воскресших растений внушает душе кураж.
И ослепительная надежда на некую жизнь потом
крепчает под пристальным взглядом солнца, ползущего не спеша
в лазурном и плохо знакомом пространстве, пространстве именно том,
в каком, по похожим на правду слухам, совсем как своя душа.
В наивном мире юных ромашек, белеющем в двух шагах,
какое-то экстренное событие кажется, это шмель
ворвался, как гопник в среду монашек, нацелился и шарах!
Удачи тебе, шерстяной счастливец, Емеля в стране Емель.
Надеясь, как прежде, на щучьи веленья, надеясь всему вопреки,
надышимся вволю пургой лепестковой, теплой своей пургой.
Пожалуй, братцы, чем мы ничтожны, тем же и велики:
беспечностью райской, да адским терпеньем, да тяжкой своей рукой.
Так мудрено уповать на книги, на правильный строй таблиц
с этим занявшимся вдруг пожаром, сокрытым еще внутри.
Тот, кто лежит под лучами навзничь, не верит лежащим ниц,
и с этим уже ничего не поделать на пьяном пиру зари.
«Всё не в масть и невпопад»
Всё не в масть и невпопад.
Всё не в тему что такое?!..
Скрежет дворницких лопат,
ранний, как средневековье,
зряшный, ибо наша явь
белое нагроможденье,
наглый, резкий, без предъяв,
сумрак вместо Возрожденья.
И, согнав с пути дома,
чем нежданней, тем скорее
скачет дикая зима
на исхлёстанном хорее.
Нагоняет все слышней
сплин неявный с явной дрожью
Чуешь, сверстник, убыль дней
через шкуру носорожью?
Жизнь склоняется ко сну.
Но, проснувшись в семь иль восемь,
не дури: не кличь весну.
Сколько их осталось, весен
«Покусанные смертью»
Покусанные смертью
и смерти вопреки,
позвякивая медью,
шли римские полки.
Сюжет античной пьесы
порой лукавил, но
кто: галлы или персы
им было все равно.
Покачивались в седлах
центурионы им,
во-первых, кайф, а в-сотых,
людская жизнь что дым.
Вот было б интересно
взглянуть на этих птиц,
когда уже известно,
что Рим склонился ниц
пред нищим готским сбродом,
который, хоть и дик,
а бой с одним исходом.
И тот исход кирдык!
Небось, в соплях, в морщинах
орали бы в пивной
о трусах, о причинах
невзгод страны родной.
И лишь один, не лишний
средь бравых старичков,
все лепетал чуть слышно
меж двух пивных глотков,
как будто Рим за это
обрел судьбу свою:
Я, видно, зря зарезал
ту галльскую семью