Мы с Олькой пили из чайных чашек квас. Мать стала наливать в тарелки щи. Отец встал со стаканом и сказал, обращаясь больше к бабушке:
Ну, мать, дождалась! И война кончилась, и сын живой вернулся. Давайте до дна, за встречу.
Пока ели щи, молчали, только алюминиевые ложки звякали о тарелки. От второй рюмки женщины отказались, и мужчины допили водку одни. Насытившись и чуть захмелев, заговорили.
Тимофеич, я по последнему письму понял, что ты за границей был?
Был, подтвердил отец. Усмехнулся и добавил: Да чуть там совсем не остался.
Это как? не понял дядя Павел.
Долгая это история, Паша. Я стараюсь не вспоминать, отец поморщился как от зубной боли, но, поймав вопросительный взгляд дяди Павла, неохотно стал рассказывать:
Сопровождали мы груз через границу и попали в засаду диверсионной группы. Я чудом выжил. Считай полгода в госпиталях валялся. Два месяца в Тегеране, три в Ашхабаде А сейчас приступы донимают. Голова.
Ой, Паш, как я с ним намучилась, плаксиво отозвалась мать. Ведь как приступ начинается, на стенку лезет. Если б не Вовка, давно бы в Кишкинку попал. Потому и «скорую» боюсь вызывать. Как-то раз, когда Вовку где-то с ребятами носило, мать строго посмотрела в мою сторону, вызвала, а его в Кишкинку отвезли. Спасибо, сама с ним поехала, да еле уговорила, чтобы отпустили, да расписку заставили писать, что, мол, несу ответственность. Потом уж Вовка, слава богу, явился Там не разбирают, нормальный ты или ненормальный. Глаза-то в это время безумные. Попробуй, вытерпи такую боль!
А Вовка-то что? Чем Вовка-то помогает? спросил дядя Павел.
Да лечить он руками, Паш, может. Способности у него такие. Руки излучают какое-то тепло особое, зашептала мать.
Это что ж, колдовство какое, вроде как знахарь? удивился дядя Павел.
Дар это божий, сынок. Господь ему послал, вмешалась бабушка и прочитала на память елейным голосом: «Придя в дом Петров, Иисус увидел тёщу его, лежащую в горячке, и коснулся руки её, и она встала и служила им».
Мам, опять ты с глупостями своими, осадила мать бабушку.
Это не глупости, это Евангелие от Матфея, усмехнулся отец.
Попом бы тебе, Юрий Тимофеич, быть. И Библию, и Евангелие знаешь, одобрила бабушка. Она робела перед отцом и обращалась к нему не иначе как Юрий Тимофеевич. Юрой отца называла только мать, но в третьем лице тоже звала по имени-отчеству. Был он намного старше матери и относился к ней со снисходительностью старшеклассника к младшему.
Нет здесь никакого колдовства, Павел, повернулся к дяде Павлу отец. Это научный факт. В научной литературе описаны случаи исцеления с помощью рук, которые являются источниками энергии. Более того, все мы и я, и ты обладаем этой энергией. Только некоторые люди обладают этой энергией в большей степени.
Сынок, подержи руки над цветами, попросил меня отец.
На этажерке с книгами в двухлитровой банке стояли тюльпаны. Их головки уже закрылись, будто цветы приготовились к ночному сну. Я с большой неохотой вылез из-за стола и подошел к этажерке, потер руки одну о другую. Сухие ладони прошуршали смятым листом бумаги. Я стал гладить цветы, не прикасаясь к ним. По комнате разнесся легкий запах свежести. Бутоны зашевелились и стали распускаться. Дядя Павел как зачарованный смотрел на тюльпаны.
Как же так, Тимофеич, я не понял? вымолвил сбитый с толку дядя Павел. Он их даже не трогал.
Я же говорю тебе, что руки источают энергию. Это все равно, как цветы раскрываются на солнечный свет.
Чудно! покачал головой дядя Павел.
Он много чего умеет, сказал отец. Ты ещё увидишь.
А лучше б ничего не умел. Был бы как все нормальные люди. А у этого то запахи, то звуки, то сны какие-то ненормальные. И видит-то не то, что надо. А ночью подойдешь, лежит не дышит. И не знаешь, то ли жив, то ли нет.
Мать заплакала.
Да что ты, ей богу! отец недовольно нахмурился. Нормальный парень. И все у него нормально. Спасибо сказать нужно за то, что природа одарила его такими способностями. У него же, Павел, феноменальная память. Он страницу любой книжки может повторить за тобой без единой ошибки.
Чудно! повторил дядя Павел и внимательно поглядел на меня.
Я сосредоточенно ковырял вилкой картошку и облегченно вздохнул, когда мать неожиданно вернулась к недосказанному и наболевшему.