Кора это моя жена. Мы десять лет просидели за одной партой и поженились сразу после школы. А полтора месяца назад расстались. Точнее, если уж говорить честно, я ее бросил. Из-за чего? В общем, у нас не было детей. Из всех этих запутанных врачебных объяснений я так толком и не понял, по чьей вине. Но дело не в этом. Я ее любил. Сильно, по-настоящему, но бросил. Да еще так жестоко и гадко, что лучше не вспоминать. Она плакала. Она спрашивала, «за что?», а я только цедил сквозь зубы, что устал. Она говорила, что так бывает, что нам стоит не видеться пару недель, может, месяц, и это пройдет, все опять станет как раньше, но я не соглашался. Кора напоминала мне собачонку, которую хозяева вышвырнули на улицу: меня почти тошнило от ее жалкого, измученного вида. А когда совсем стало невмоготу, назвал ее бесплодной шлюхой, никогда не думал, что скажу ей такое, собрал вещи и ушел.
Я снял квартиру без телефона в Генуэзском квартале Петры, но она откуда-то узнала мой новый адрес. Пришла. Звонила, кричала, всхлипывала там за дверью, а я сидел, боясь пошевелиться, и делал вид, что меня нет дома. Потом послышались удаляющиеся шаги. Больше я ее не видел.
Как такое могло случиться? Не знаю. Помню только, что перед этим забыл ее лицо. Подолгу смотрел на нее, как на картину: ей даже неловко становилось от моего взгляда, но, когда закрывал глаза, не мог уже ничего вспомнить. Точнее, постепенно, лицо Коры в моей памяти вытеснило лицо другой женщины. Я никогда ее не видел и вряд ли когда-нибудь встречу. Скорее всего, ее вообще никогда не было.
У Коры черные вьющиеся волосы и смугловатая кожа. Та женщина была светло-русой. У нее было бледное лицо и голубые глаза. Такие глаза бывают у мадонн и ангелов на итальянских фресках. Иногда она говорила со мной. Это были обычные слова, но какие-то стершиеся, что ли, обессмысленные мне казалось, она куда-то меня зовет, но я не понимал, куда. Или боялся это понять, не знаю.
Согласен, слишком смахивает на бред. Не спорю. Говорю же, сам не знаю, что это было. Хорошо еще, все быстро прошло. Больше не хотелось думать о той женщине. Да и о Коре, тоже. Мне было пусто. Я ничего не чувствовал, как будто в мозг и в сердце впрыснули по шприцу новокаина.
И вот, строчка письма вывела меня из ступора: «Уважаемые г. г. Никифор и Кора Пистис» Нагнулся, чтобы поднять с пола приглашение, но тут ноги стали как будто ватными, пришлось сесть. Что-то туго стянуло кожу бельевой прищепкой ровно посередине груди. Предчувствие. Почему-то мне сразу это стало ясно. Оно мешало дышать. Я не знал, какое это предчувствие, хорошее, дурное, мог его только физически испытывать: сейчас должно что-то произойти. Что? Я не знал. Просто сидел, и пытался подобрать с пола письмо Зака не своей рукой. Так никелированная клешня в игровом автомате пытается неуклюже схватить плюшевого зайца, который лежит поверх горы других таких же игрушек. Она уже зацепила заячий хвост: еще секунда, и глупая плюшевая кукла будет в твоих руках, но тут заяц выскальзывает, и ты должен опять бросать монету и все начинать заново
Как только письмо оказалось в моей руке, в прихожей запиликал звонок. Слабость и дрожь сразу прошли. Я вскочил и побежал открывать.
Кора стояла в двери и смотрела себе под ноги. С ее слипшихся волос, с мокрого плаща, текла вода. Совсем себя не бережет: хоть какую-нибудь марлевую повязку бы надела да, и без зонтика. Дождь, кажется, сильный.
Она так стояла целую минуту, не двигаясь, а потом, молча, протянула мне размокший розовый прямоугольник:
«Уважаемые г. г. Никифор и Кора Пистис»
Запись третья. Мая 6. 17.00
Дождь хлестал жестокий. Холодный, как поздней осенью, и с градом. Добирались пешком: метро не работало, а машины не останавливались.
Кора несла в полиэтиленовом пакете подарок: лионское издание Ахилла Татия 1586 года из библиотеки моего отца. Оказывается, она недавно виделась с Заком и он просил нас прийти, потому что у него есть лекарство. Больше она ничего не сказала. Да у меня и не было настроения выпытывать. Говорить вообще было тяжело: мы молчали, чтобы не мучить друг друга. Просто шли под дождем, смотрели каждый себе под ноги и делали вид, что идем порознь. Думать о Коре было больно, как сдирать присохшие бинты: я заставлял себя думать о Заке. Что он за человек? Зачем он нас позвал, этот таинственный профессор-расстрига? Зачем