За приятное, значит, знакомство! прозвучал второй тост. Выпили, закусили.
Третий тост опустошил бутылку.
Хорошо пошла под закусь, родимая! похвалил Иван Абрамыч. Пральн я грю, Манюнь?
Однозначно! слегка заплетающимся языком подтвердил Чубчик.
А у меня ещё кое-что есть, заговорщески объявил дед Пескарь и извлёк из внутреннего кармана старого пиджака чекушку. Не так много, правда, но всё-таки. Это специальная лечебная настоечка, пояснял он, разливая её в стаканы. Рецепт от бабушки по настоятельному требованию моего дедушки. Так помянём же добрым словом наших бабушков и наших дедушков.
Выпили, оздоровились, закусили. Посудачили ещё немного о превратностях быта деревенского, тепло распростились и стали расходиться ко сну. Где-то перебрехивались собаки. Со стороны деревни доносились приглушённые переливчатые звуки гармоники, сопровождаемые залихватскими перепевами молодых голосов и звуками отбиваемой чечётки.
Ну что? Пора и баиньки, заявил Иавн Абрамыч. Пошли укладываться.
А темень-то какая на дворе, вторил Манюня. И небо чёрное, как унтер-офицерский сапог.
Заботливой рукой хозяйки на сеновале давно уже было заготовлено место ночлега в виде разостланного брезента с двумя подушками и стёганым одеялом.
Благодать-то какая, а, Абрамыч! умилялся Чубчик. Умереть, не встать! Где ещё такую найдёшь? Один воздух чего только стоит. У меня аж всё обмякло.
Это уже плохо! заметил Бабэльмандебский. Отвратительное, видать, зрелище!
Гости возлегли на свои ложа и приготовились ко сну. До их слуха доносились звуки вздохов и мерного пережёвывания отрыжки пастбищного рациона, доносившиеся из хлева. Где-то рядом пели сверчки, а за огородом без умолку квакали лягушки. Сквозь небольшое отверстие, зиявшее в соломенной крыше сарая, проглядывал чёрный небесный диск, усеянный мерцающим звёздным бисером.
Манюнь, а Манюнь! тихо позвал Иван Абрамыч. Ты спишь?
Почти что. Начинаю помалу отлетать.
Что хотел тебя спросить: ты, случаем, не сомнамбула?
Нет, а что?
Да ничего, просто так. Ладно. Спи.
А заволакивающееся паутиной небытия сознание Чубчика почему-то непрестанно преследовали слова дурацкой, всем хорошо известной детской прибаутки: «Ты картина, я портрет, ты скотина, а я нет!»
Мир отходил ко сну. Душа постепенно отделялась от тела и лёгким дуновением возносилась в безбрежные просторы Вселенной.
6. Иван Абрамыч, Манюня и дед Пескарь спешат на помывку в деревенску баньку
Умейте ждать! А если уж
невмоготу, начинайте шутить.
(Автор)
Эх! До чего ж ты широка и привольна средне-русская возвышенность! Не объять тебя ни взглядом, не постичь ни умом, ни сердцем своим. Ты как тысячелетний воин-богатырь русский после праведных трудов ратных раскинулась своими широтами-доспехами вширь и вглубь Рассеи-матушки. Полнишься степями да лесами необозримыми, реками полноводными да озёрами голубоглазыми, ручейками журчащими, балками да овражками. И нет тебе ни конца, ни края, как нет конца песне жаворонка и парению коршуна в подоблачных высотах воздушного океана, распластавшегося над тобой животворным опахалом. Где ещё найдёшь такую красоту! Мир тебе, природа, и вечный покой! Аминь!..
Утро одарило проснувшихся отдыхающих густой, пряной свежестью воздуха, запахами трав, первыми криками петухов, игрой лучей солнца, отражавшихся в дрожащих капельках росы. Прохлада с холма, на котором стоял хутор, уползала туманом, опустившимся на деревню и стелившимся над рекой и запашными лугами.
Манюня! возвестил Иван Абрамыч. Каждодневная, утренняя пробежка вот что позволит нам сохранить и усовершенствовать физические и духовные параметры наших несовершенных конституций. Только движение Наш паровоз вперёд летит Только движение позволит наполнить смыслом наше с тобой мелочное, никчёмное существование В коммуне остановка
Иного нет у нас пути, в руках у нас морковка! продолжил Манюня и, зачерпнув из ведра ушат холодной колодезной воды, обдал ей, с ног до головы, своего компаньона.
Тот только крякнул и подпрыгнул от неожиданности. Однако сориентировался быстро, погрозив кому-то пальцем за спиной своего обидчика. Манюня машинально оглянулся и тут же был наказан. Вода из ведра перекочевала ему на голову. Теперь настала пора зачинщика конфуза корчиться и извиваться штопором от холодного душа.