- Ах, так?!
Снимаю сапоги - да ему в рожу:
- Босиком буду стоять, все равно ноги мокрые!
- Ты что, дура, - подохнешь!
- Вот и хорошо - тебе отвечать придется. Ушел он, а я больше часа в ледяной воде простояла, не влезла на нары. Слышу - идет, новые сапоги принес:
- Держи, артистка!
Обычно за самоволку давали 3-5 суток губы, а мне, за то, что сапоги ему шваркнула, отвалили 10 суток на хлебе и воде. А я после ледяной ванны не то что не заболела - не чихнула даже: со злости, должно быть. Да еще с Петром на морозе нацеловалась - мне и тепло.
Сижу два дня, а тут подошло 23 февраля - День Красной Армии. Наверху праздничный концерт идет, а какой концерт без меня - я во всем Кронштадте главный соловей. Джаз-оркестр меня ждет, в зале начальства полно, а гвоздь программы - в подвале с водой, как княжна Тараканова. Слышу - идут за мной.
- Выходи, артистка, ждут тебя на концерте.
- А я не пойду.
- Как так не пойдешь? Приказано привести.
- Попробуй приведи, если я идти не хочу. Как ни уговаривал - и похорошему, и с угрозами, - не пошла. Сижу на нарах, ноги под себя поджала, кругом - вода. Идет наш самый главный над бабами, начальник МПВО - довольно молодой, представительный такой мужчина. И бодро так, весело:
- Ну, Иванова, выходи!
Так, думаю, ЧП, значит: гостей полно, а десерта нету, иначе сам бы не пришел.
- А чего выходить, мне и здесь хорошо.
- Ну, ладно, брось, ждут там, поди спой!
- Не пойду.
Выламываюсь - знаю ведь, что позарез нужна.
- Ну, брось ломаться! Не пойдешь - ведь мы и силой, под винтовкой выведем.
А сам смотрит, как кот на сало, улыбается - видно, нравлюсь, - этакий светский разговор и обстановочка пикантная.
Я ему в тон:
- Вывести, конечно, под винтовкой на сцену вы меня можете, а только петь не заставите. Он же, как тетерев, хвост распушил:
- Уж и не заставим?
- Уж и не заставите.
А сама думаю: полундра, спасайся, кто может!
- Ладно, короче, сколько суток дали?
- Десять.
- Сколько отсидела?
- Трое.
- С губы снимаю. Давай наверх!
Ну, тут я уж дунула без оглядки.
Прорыв блокады 19 января 1943 года я запомнила на всю жизнь. Сижу вечером одна в комнате - все в кино ушли, тут же в доме. Музыку по радио передают. Я у печки задремала, и вдруг музыка оборвалась, и я слышу сквозь дрему голос диктора Левитана: "...Правительственное сообщение... наши доблестные войска... блокада Ленинграда прорвана!" Боже ты мой, и я одна это слышу! Я вскочила - что делать, куда бежать? Надо сказать, кричать, кричать: "Товарищи, жизнь! Блокада прорвана!" А вдруг показалось? Вдруг приснилось? Бегу в кинозал, приоткрываю дверь - с краю сидит взводный. Я ему шепотом:
- Взводный, скорей сюда, скорее! Вышел в коридор.
- Ну, что случилось?
А у меня сердце в самом горле стучит. Кричу ему:
- Блокада прорвана!
- С ума ты сошла! Закрой дверь и давай без паники!
- Да иди же сюда, послушай радио!
Побежали в нашу комнату, а там, конечно, Левитан по радио все снова повторяет. Мы - обратно в зал, дверь нараспашку, включаем свет:
- Товарищи, блокада прорвана!
Что тут началось! Это было почти безумие. Хотя впереди еще много горя, но мы уже не отрезаны от своих, есть уже маленькая дверца, щель, через которую к нам могут прорваться люди с помощью!
Конечно, не на другой же день улучшилось положение, но вот уже прибавляют к пайку еще 100 г хлеба, на кораблях угощают американскими консервами - люди пробиваются к нам!
Весной Петр ушел на своей "Щуке" на задание. У нас летом работа уже другая: на огородах. Пашем на себе, как лошади, сажаем картошку, овощи. Работать тяжело, спина болит - не разогнешься, но солнышко греет, тепло...
Работаю однажды на прополке, пою, как птица, а тут одна баба наша вдруг выпрямляется во весь рост и кричит:
- Галька, а "Щучка", на которой Петька-то твой служил, - погибла!
И зубы у нее оскалены - то ли в злобе, то ли в смехе. Как стояла я в грядке на коленях, так лицом в землю и ткнулась...
Опять одна...