Лестницу, ведущую вниз, подмяло время. Мехами сельского гармониста расползлась она. Приударили по ней ноги, словно чечётку отбивая.
Внизу уже поджидали друзья-мужчины. Фанерий Павлович, по прозвищу Патриарх. Он был самым старшим на курсе, это был его третий вуз. Рядом, огромный Савелий Морозов человек и Шифоньер.
Струила лёгкая апрельская невинность. Похабный ветерок, забираясь под подол, нахально извлекал интимные ценности из капроновых колгот. Отмечалась у дерева собачонка. Малыш запускал в лужу пароход. На душе было замечательно. Выпить полнеба на пустой желудок!
А в самом центре Харькова, пятеро монументальных каменных красноармейцев и комиссаров-исполинов вышли из ломбарда. Это последний дневной дозор дряхлеющего социализма А далеко в Москве уже началась подковёрная возня. Не стало последнего гаранта СССР, Брежнева
А всё ли было хорошо в стране, высший государственный пост в которой занимал этот заговаривающийся старикан, читающий речи по бумажке, а ему стоя аплодировала страна?
А у ступеней харьковского вуза внезапно появился Костя Вижульман, буревестник возлияний. Пиджак в перламутровом оперении в клетку, он гордо реял над серой толпой. Костя приближался празднично взволнованный. Патриарх взбил шляпу, почесал нос под очками. Шифоньер Савелий расправил крыло кепки. А Вижульман подправил свое пошатнувшееся материальное положение рублём однокурсницы, одолжив до первой пенсии. Материальное же кредо Бессеребреникова выражалось скупым словом банкрот. А где-то пивные лари изнемогали, отягощенные бременем ячменного колоса. Стремительная, как «нате», выросла фигура Никиты. Из распахнутого ворота рвалась навстречу глазу дерзкая матросская тельняшка. Фамильный псевдоним Никиты Донбасс. Он был из страны, где потухшими вулканами дремлют спящие терриконы. И по узким шурфам подземелья, покачиваясь, бредут чугунные караваны вагонеток, завьюченные черным золотом.
Золота в карманах Никиты не водилось, но зато в изобилии золотым дождём рассыпал он несметные идеи, которые были дороже золота, по его словам.
Мужики, есть дело. Приглашает Пётр Михайлович.
Никита ничего зря не говорил.
Экономный и образованный человек был Петр Михайлович, заместитель декана гуманитарного факультета по хозяйственным вопросам и культурным взаимоотношениям. Титул завхоза для него был плевком в душу. Всё равно как адмирала оскорбить, назвав швейцаром.
В главной кабинетной каморке его царил дисциплинарный порядок. И лишь бесхозяйственному глазу «склад уценённой рухляди», мог показаться хаосом. У каждого гвоздика был свой персональный гробик. Для гнутых и вогнутых. В затрапезных ящичках, как в сейфиках, аккуратно полёживал столярно-плотницкий и слесарно-безалаберный инструментальный хлам. Ветхие ржавеющие мощи, густо посыпанные пылью, были под строгим учётом завхоза. В копченом футляре из-под скрипки покоился музыкальный топорик. Забыл его, должно быть, заплечных дел Страдивари, интеллигент и закадычный коллега Петра Михайловича. Гигантская труба бременских трубадуров выдувала зелёной медью скомканный бок, символизируя бараний рог изобилия подпольного складского кабинета.
Покачиваясь на разболтанных протезах в ветхой бравости гренадёров, громоздились друг на друга стулья. Используя тренажёрную местность для взятия приступом актового зала, по пьянке. Обшарпанный шифоньер хромой фельдмаршал воинствующей рухляди, блистал разбитым пенсне стёкол, прислонившись к стене, справляя нужду сыростью. Швабры и веники, разжалованная царица полей пехота, после госпитализации снова была в строю. Фельдшерская рука Петра Михайловича бережно перебинтовала и заштопала боевую половую шеренгу лечебными проволочками и верёвочками.
Шедевры Васнецова и Сурикова выпадали из облезлых рамок, замученные творческим голодом. Безымянную копию «Лапоть в кокошнике», докушивала моль. Обглоданное нищей крысой чучело крокодила-каймана было музейной гордостью Петра Михайловича. Экспонат запугивал гостей вставными челюстями. С охотничьей страстью он закрепил его под потолком, как птеродактиля археолог. Оно, по-приятельски, скалилось беззубой пастью кистеперой рыбы, сбросившей плавники по старости. Металлическая клеть, должно быть средневековый подарок педагогов-инквизиторов, зияла оскалом рыжего прута. Даже сам Пётр Михайлович не мог вспомнить на кой она ему.