Дима радовался отдыху. В последние дни боль становилась невыносимой. Ноги, покрытые красными пятнами, зудели. Кожа в уголках между пальцами слоилась, покрывалась сочащимися язвочками. Неудивительно. Дима не помнил, когда в последний раз надевал сухие ботинки. По четыре раза в день менял носки, обрабатывал ступни детской присыпкой, которой с ним поделился Покачалов к запасам талька он никого не подпускал, но облегчения это не приносило. От присыпки ранки начинало жечь. Первое время Дима стеснялся изъязвлённых стоп, ботинки снимал в темноте, прятал в мешок и огрызался, если Аня предлагала выставить их сушиться к костру и намазать гуталином. Теперь стеснение, как и брезгливость, ушло. Дима не боялся свесить с гамака голые ноги, даже если рядом были Екатерина Васильевна или Зои. У всех на виду вставлял между пальцами смазанную вазелином вату. Вот и сейчас, забравшись в гамак Рауля, первым делом взялся за тюбик вазелина.
Нет, ты пойми правильно, после долгой паузы заговорил Артуро, дикари тоже встречались. Как там сказал Вальтер? Прятались по пещерам и выли на луну? Было и такое. С доинкскими цивилизациями сложно, они ведь ни архивов, ни хроник не вели. «Вряд ли у них было больше признаков разума и понимания, чем у скотов, на которых они были очень похожи своими дикими обычаями». Забавно, да? Привет от отца Бернабе Кобо. Да и сами инки скрывали свои корни говорили, что до них в Тауантинсуйю царили варварство и беззаконие.
Забавно, согласился Дима. Тем более что испанцы поступали так же.
Это как?
Говорили, что «во всей огромной империи Новой Испании нет ни одного памятника или руин здания древнее, чем колониальные».
Племянник Дельгадо на Димин выпад не ответил. В дождевом лесу было не до споров. Прозелитический напор Артуро не возвращался даже в те мгновения, когда Дима вспоминал отрывки бесед с Софией из Археологического музея Трухильо. София Дима часто видел её в снах. Не мог забыть её очаровательную беззащитность и то, как мило она говорила своё «не торопитесь с выводами». Порой представлял, что София рядом, и так одолевал накатывавшее отчаяние не хотел разочаровывать девушку своей слабостью.
Уака-де-лос-Сакрифисиос, если верить радиоуглеродному анализу, был построен почти за три тысячи лет до нашей эры, продолжал Артуро. Каменные платформы в Асперо, по сути, ровесники пирамид Старого царства в Египте. Салинас-де-Чао, Бандуррия, Рио-Секо эти центры процветали задолго до появления чавин. И речь не только о прибрежных царствах. Примерно тогда же были возведены горные храмы Уарикото, Ла-Галгады. Не знаю, как там с дикарями, воющими на луну, но, смешно сказать, в Салинас-де-Чао местные жители возвели восьмисотметровую стену, чтобы оградить участок берега, где они добывали соль. Застолбили местечко. И неплохо себе жили, потому что к ним за солью приезжали от самых Анд. Или вот хороший пример Эль-Параисо, построенный из ста тысяч тонн каменных блоков
Ничего не понимаю, Дима перебил Артуро. О какой тогда величайшей тайне чавин писал ваш дядя? Что в их возвышении особенного? Получается, в Перу и без них как-то справлялись.
Ну Артуро отбросил зубную нить. Не всё так просто
Разговор прервался. Диму, Аню и Артуро окутала сонливость. Голоса стихли, и тишину до отказа наполнил шум дождя.
Первые дни ливень изводил гомоном. Дима набивал уши ватой, прикрывал их ладонями, но продолжал различать утомительные звуки непогоды. Лишь к концу недели смирился с дождём тот превратился в естественный фон, сопровождавший разговоры, размышления, сны. Дима вовсе перестал его слышать, как обычно не слышал своё дыхание или биение собственного сердца. Но случались минуты, когда грохот ливня прорывал дамбу отчуждения и тогда оглушал под его напором отступали любые чувства. Дима мог замереть на ходу, застыть с поднесённой ко рту ложкой и держать её, забыв о времени и не слыша голоса сидящих рядом метисов. Ни единой мысли, только шелест дождя, начисто вымывающий голову и оставляющий после себя тёплую пустоту. Подобные приступы случались с каждым по отдельности или сразу с несколькими людьми, если застигали их вместе за беседой или общим делом.
Влага проникала всюду, не щадила даже вещи, казалось бы, надёжно закутанные в целлофан. Блокнот «молескин», подаренный Егоровым, Дима записывал в него материалы для будущей книги, потяжелел, разбух и отчего-то стал пахнуть рыбой. Дима поначалу думал, что обоняние, измученное тысячами противоречивых запахов, обманывает его, а потом Зои подтвердила: от «молескина» действительно несло рыбой. Обложки других блокнотов расслаивались, покрывались грибком. Сырость была такой, что начала гнить кожаная сбруя на мулах. Циновка, которой Аня, Зои и Екатерина Васильевна выстилали пол в своей палатке, покоробилась, её пришлось выбросить. Сахар слипался, а под его кусками собирались желтоватые лужицы сиропа. Соль в солонках отсыревала, приходилось выковыривать её ножом. Всё это утомляло.