Вечереет. Видит подвыпивших стражников, выбряцавшихся из кабака. Тусклый просвет в сознании они вернут, вернут! Плетется за ними, за горько-дымными факелами их боится, больно ражие и недобро гутуют меж собой. Мир сужается до пляшущего факельного круга ничего не замечает, толчки-пинки, боится утеряться в лабиринте трухлявых лабазов. А те на плацевом пригорке встречают начальника стражи (это явно по разговору) вид добротный. Гэль подвигается ближе, ждет-дрожит, сглатывая слюну; да тот так по-черному вдруг взъелся на долбоносов, что Гэль прирастает к земле, пробует отпятиться запнулся, да и в лужу. Ох же, мать твою Метару! И тут черный выгляд начальника падает на лицо Гэля какразно какразенно под факелом. И с факела искры, как мотыльки, слетаются к нему красивые! Но почему жгутся
Ах, Глаше! Эйфе ах, кто такая Эйфе? Какой божественной искрой вспыхнула она тогда из провала моей памяти, спасая меня, и как наново вспыхивает сейчас! И не смутной тенью, а живой девчонкой-нимфой, посланницей живых богов
Ступени были косые, щербатые. Но столько древние, что их косость (или костость?) уже сталась местной привычкой, вкопавшейся в землю. Когда-то, на заре летописных времен (на углах выбиты чудные руны да не прочтешь!) из парадного красного туфа, но давно обыденные от грязи, и все же храмовые, сиречь, не принадлежащие никому особо, кто возжелал бы испнуть меня по пустой прихоти. В гладких базинах, вытертых босыми пятками, и в звездчатых выколках от лирийских длинных шпор (ах, у дяди были дома такие, дурацкая мода!) копилась вода в одной я вяло приметил водомерку: как и ваш покорный слуга, комарик пристал тут на перепой передохнуть. Ах-ха! Да и где же еще водомерке воду пить, как не у Метаровой Купели! Где богиня купалась однажды в незапямятные времена и где был ее ореховый шалаш, а теперь храм возвышенный в ее честь
Но по порядку. Сам я только что притомился откель-то и узнал наперво те желанные ступени смутная иллюстрация из школьных скрижалей! И потом, усевши уже, уже ерзая (шершавы больно!), начал удивляться ведь не рыночный домик, это храм! Но не Голоха (голоховский уже проходил сто раз, там все приступы были в калеках и нищих, облепивших белесые ступни портала живое покрывало клопов!), а некой неизвестной секты. Но как будто ах, дыхание богов почуял, и закружилась голова, и почудилось На тяжелой дубовой двери мастеровитое тиснение, древо жизни, точное до малейшей тени на листках, бегущей за солнцем, и до прозрачных крыл порхающих мотылевых фей как возможно?! Дерево будто вздрогнуло от моего взгляда и тотчас же в левой створе раскрылась таинка и оттоль, сама как мотылинка, торопящая превращение, выпорхнула малая девчушка, чуть жмурясь на солнце. Сама беляночка, но с вплетенной в косу зеленой лентой, и в зеленом же плотном плащеце и дивных травяных сандалетках выбежала, беззаботно кусая яркое яблоко, и плюхнулась на ступеньку рядом со мной. Куснула еще раз, норовя захватить побольше, и вдруг протянула сочный остаток мне:
Держи, а то ты сам шатучий. Я тебя увидела в глазок. Они там пока кисель разводят. Меня зовут Эйфе.
M-merci, mademoiselle, я покраснел, но схватился за яблоко, как за Плод Жажды из сказаний, жадно заторопился обкусать со всех сторон, закашлялся, разгораясь от стыда заметил на ее перстневом пальчике колечко с хризолитом, не простушка! M-merci, p-pardon. Гаэль Франк к вашим услугам. И вскочил, и неловко поклонился, чуть не поскользнувшись о того водомерку в мелкой лужице. Ppardon, опять законфузился, что сок потешно пузырится на губах (уф, как простолюд, право!) отважился блеснуть риторикой: Не хотел лишать жизни сие малое создание!
Ты смешной, прыснула Эйфе, но затем доверительно тягая за рукав: Мне нельзя чавкать, но ты жевай. Они скоро придут за мной.
А что, вопросил я сквозь слащавую кашицу во рту, за храм-то это? Некой вестницы? Что храм какой-то божицы, не сугубо мужий, я догадался сам, раз Эйфе в праздном уборе И даже предполагал, что Метаров и есть, цель паломничества моего, но кто знает? И что за руны те, ты научена?
Это Дом Феи, Эйфе зажмурилась, заклоняясь столь, что зеленый бантик поцеловал лужицу назади подставляя личико солнцу. Смотри на мои глаза. Она вдруг отважно распахнула их встречь свету, на вздохе я увидел их цвет: темно-корицевый нет, вдруг разделился на кармин и кобальт, и дальше всеми соцветьями радуги как у кошки, зрачки сжались в малюсные точки и остались только пылающие радужки.