И видим мы бесконечные снежные просторы и холмы, холмы - не то борозды, покрытые снегом, не то могилы...
А за столом у окна все так же сидит Муся, читает учебник. Но теперь на ней накинута шубейка. Переворачивается страница - и вот к знакомым нам фотокарточкам добавилась еще одна - Василий в папахе, с медалью на груди.
Стук в дверь. Муся, словно очнувшись, встает, кутаясь в шубу, подходит к двери.
- Телеграмма! - Почтальон подает телеграмму.
- Откуда?
- Из Кургана. - Почтальон уходит.
Муся читает телеграмму: "На станции тиф". И больше Ни слова.
- Тетя Феня! - кричит Муся.
- Что случилось? - спрашивает тетя Феня, вырастая на пороге.
- У папы беда! Вот... - она протягивает телеграмму.
- Странная телеграмма, - сказала тетя Феня, прочтя ее. - Впрочем, Иван Николаевич ни слова не скажет. Это кто-то из рабочих.
- А почему Смоляков молчит? - спросила Муся.
- Он в Петрограде.
- Тетя Феня, я туда еду. Немедленно...
- В Кургане сейчас весна, распутица...
- Но я должна... Обязана!
- Хорошо, поезжай! Если застрянешь, попытаюсь туда вырваться.
Опытная станция. Весна. По грязной, оплывшей конским навозом дороге тащатся дровни. Лошадь идет еле-еле... Правит вожжами баба в нагольном полушубке. В дровнях сидит закутанная в тяжелую клетчатую шаль Муся. Вот и пристанционная усадьба, конюшня, дом... Но никто не вышел навстречу подводе. Даже Федот не вышел.
Муся встает с дровней и, оставив чемодан, бежит на крыльцо.
В просторной комнате на железных койках двое больных: молодая женщина рабочая-селекционер - и конюх Федот. Возле койки Федота сидит на табуретке в ватнике Иван Николаевич и пытается кормить с ложки больного.
- Иван Николаевич, не идет... В горле заслонка.
- А ты проглоти ее... Глотни, глотни. Она и откроется.
Скрипнула дверь.
Иван Николаевич обернулся, да так и застыл с ложкой бульона - на пороге стояла Муся.
- Папа!
- Тебе нельзя сюда!
- Папа! - крикнула она, с плачем кинулась ему на шею.
- Успокойся, дочка! Успокойся!.. Напрасно ты приехала сюда... Это же опасно.
- Нет, нет! Я не уеду от тебя, - плакала Муся.
- Успокойся, успокойся... Кто тебя вызвал?
- Телеграмма была от вас.
- Кто давал? Федот, не твой грех?
Федот с минуту тяжело дышал.
- Виноват, Иван Николаевич. Внучку посылал. Жалко мне вас... Вы уж три недели на ногах.
- А это тебя не касается! - сердито сказал Твердохлебов. - Твое дело принимать лекарство и еду...
- Муся, - слабо сказал Федот, - заберите вы его отсюда, Христа ради. Помрем мы все... Двое уж преставились... Ох-хо-хо... - Федот закрыл глаза.
- Не говори глупостей! А ты иди отсюда, иди... Расположишься в кабинете, - говорит Иван Николаевич.
Кабинет Ивана Николаевича. Но теперь в нем стоят две койки: на одной лежит сам хозяин, на другой Муся. Чуть брезжит утро. Иван Николаевич, откинув одеяло, вынимает градусник, смотрит на него - температура тридцать девять с половиной. Он натягивает халат, надевает валенки и садится к столу, что-то пишет.
Муся, проснувшись:
- Папа, ты почему не спишь?
- Я уж отдохнул... Спи, спи...
Муся вглядывается в его лицо и вдруг с тревогой:
- Пап, да ты весь красный!
- Это я так... Простудился малость.
- Папа, да у тебя сыпь! - Муся кинулась к нему с постели.
- Не подходи ко мне, слышишь?
- Я сейчас за доктором, - засуетилась она.
- Нет здесь доктора... А до Кургана тебе не добраться...
- Но надо же что-то делать!..
- Я уже послал за фельдшером. И лекарство нужное принял. На вот, выпей! Может, предохранит! - Иван Николаевич дал ей таблетку.
Муся выпила.
- Не давай телеграммы ни матери, ни Ирине. Слышишь? Все обойдется.
Иван Николаевич кутается, заметно, как бьет его озноб, дрожит рука.
- Нет, не могу писать!
- Да ты ложись, ложись... Папа!
Он и в самом деле идет покорно в постель... Ложится. И, приподняв голову на подушке, говорит:
- Присядь поодаль. Я тебе хочу что-то сказать.